Я тебя слышу

Голова вновь подходит ближе. Запах перегара и немытого тела тяжестью опадают на снег, заполняют пространство. У головы есть грязная рука, она тормошит Стаса за плечо, одним взмахом сбивает снежную шапку с его головы.

– Живой?!

Стас поднимает глаза на голову. Не щурится от яркого подъездного света, смотрит, как всегда, пусто, невнятно.

– Ты из этих?..

Голова брезгливо сплевывает на снег зеленоватую слизь с прожилками крови, а потом роется в карманах своего лоскутного рубища и сует Стасу в неподвижную ладонь мелочь.

– Поешь, ладно? Молодой же, дурак! Поешь, ну? Поешь?

Словно уговаривает. Стас молча продолжает смотреть на крошки, застрявшие в бороде головы. От резкого запаха алкоголя хочется зажмуриться.

– Дурак! – восклицает голова и становится очень печальной, будто собирается плакать. – У меня сын был, как ты… совсем как ты… Дурак!

При слове «сын» Стас неловко улыбается, будто ребенок, который не понимает взрослого разговора, но радуется, услышав свое имя.

С помощью головы и ее противных, но сильных рук Стас, пошатываясь, поднимается на ноги. Он не может до конца распрямиться: не дает боль в животе. Не глядя на голову, Стас идет к лавке и укладывается спать. Удаляясь, колокольчиками звенят бутылки.

Время ползет мимо, кусочки мокрого света сыплются с небес. Стас поджимает колени к подбородку и водит щекой по промерзшей лавке. Ему отчего-то становится очень уютно, словно на плечи его лег мягкий ворсинчатый плед. Из окна первого этажа пахнет жареной картошкой, телевизор плюется оскорблениями и смехом, повыше, почти у самой крыши, какой-то неумеха бьет по клавишам пианино. Привычная дрожь отступает… Стас улыбается краешком рта.

***

– А потом Степан Алексеевич такой говорит: а дальше, ребята, сами! – Саша смеется, высоко запрокидывая голову, хлопая ладонью по рулю.

Оля натянуто улыбается. Напомнить бы Саше, что она хочет забыть Степана Алексеевича и все, что с ним связано, как страшный сон, да только губ от слабости и дурноты не разнять. Оля откидывает спинку сидения и утыкается лбом в холодное стекло. Город несется мимо стайкой тревожных светлячков: все так спешат и мечутся, будто боятся не дожить до рассвета.

Глупые мысли о смерти вновь подбираются вплотную. Страшно за себя, страшно за родителей, за Сашу, за людей, которые были сегодня в торговом центре. И, конечно же, страшно за Стаса, который день и ночь бродит по кромке вечности. Еще этот Ирин звонок… Разбередил что-то внутри, побеспокоил. Казалось ведь, что уже все отболело за Стаса, отмерло. Но вот он едва замаячил дымкой на горизонте, а она уже готова мчаться на зов, которого не было.

Оля повзрослела за последний год, очень повзрослела. Научилась жить сама, почти что съехалась с парнем, продвинулась далеко вперед по учебе, даже заграницу пару раз съездила в полном одиночестве. Все эти внешние достижения не дались бы ей без внутренних перемен, без осознания собственной силы и окрыляющего чувства контроля над своей жизнью. Так почему же она, такая независимая, такая крепкая теперь, такая стойкая, не может вытравить из сердца глупую подростковую любовь? Почему три раза в неделю едет на другой конец города, стоит за кассой в захудалой кофеенке и все время вглядывается в лица прохожих? Почему Стас важен для нее до сих пор, почему так невыносимо, тошнотворно, до одержимости значим?..

– Счастье мое, Котенок, – голос Саши, как всегда, ласковый и обеспокоенный. – Ты из-за взрыва? Так испугалась?

– Наверное, – Оля кивает, не оборачиваясь от окна. – Да и болею еще. Навалилось…

– Ну, ничего, отлежишься, полегче станет. А шефу ты уже звонила? Надо подписывать какие-то бумаги или он деньги за смены отдаст, и полюбовно расстанетесь?

Теперь Оля резко вскидывается и переводит взгляд на Сашу.

– В смысле?

– Ну, «Весны» нет. Работать там ты явно больше не будешь, – Саша снисходительно улыбается, будто говорит с ребенком. Он отключает навигатор на телефоне: дальше дорога привычная, не заблудятся.

– И что? – глухо бормочет Оля в ворот свитера. – У них же целая сеть. Переведут в другую кафешку в этом же районе.

– Котенок, – Саша останавливается на светофоре и нежно проводит пальцем по Олиной щеке . – Ну что за глупости. Ты ведь знаешь, что тебе необязательно работать. Особенно там. Ни связей, ни опыта. Никакой ведь пользы, абсолютно…

– Ой, Саш, я устала, не хочу сегодня об этом говорить, все. – Чувствуя слабость, Оля идет на попятную, понимая, что спор может затянуться надолго. А сейчас ей просто хочется прилечь, укрыться с головой и проспать часов двенадцать, не меньше.

Видя, что Саша все-таки собирается что-то ответить, Оля крепко целует его в губы. На душе сразу становится спокойно, умиротворенно, бла-гост-но. Она, наверное, любит его, по-настоящему любит, но не так сильно, как когда-то Стаса. Откидываясь обратно на сиденье, Оля озлобленно улыбается своим мыслям. «Когда-то, наверное, стоит опустить».

– Ты уверена, что сегодня не хочешь остаться у меня? – Припарковавшись, Саша тянет к себе Олю и бережно целует ее в лоб. – Или давай я у тебя переночую, м?