Я – телепат Сталина

Пилсудский спросил, чем закончится война. Я ответил, что поляки скоро победят, но до этого им придется отступить едва ли не до Варшавы. Чаша весов вначале склонится в одну сторону, затем в другую. Я предсказал «Чудо на Висле»[26]. «Следует опасаться Тухачевского, – добавил я, – это гениальный полководец». «Это мальчишка! Поручик! – презрительно сказал один из генералов. – Он всю войну просидел в плену у немцев! Откуда ему было набраться опыта?» Я промолчал, подумав про себя, что скажет генерал, когда Красная Армия подойдет к Праге[27]. Другой генерал добавил, что Тухачевскому ни за что не удастся выбить поляков из Киева. Я промолчал. Что толку спорить о том, чего не произошло? Генералы начали смотреть на меня с видимой иронией. Я читал их мысли: «Этому шарлатану посчастливилось случайно найти портсигар, а теперь он рассказывает нам сказки». Меня это задело. Даже больше – разозлило. Почему они так думают? Почему они судят о том, о чем не имеют понятия? Захотелось щелкнуть их по их длинным (оба были длинноносые) аристократическим носам. Тем более что время у меня было. Пилсудский хмурился и молчал – он думал. Я сосредоточил свое внимание сначала на одном генерале, потом на другом. На каждого потратил несколько секунд. Раздражение сказывается на моих способностях по-разному. Чаще всего я не могу работать, «теряю нюх», как выражалась моя покойная жена. Но иногда, когда меня задевают за живое, вызывая не просто раздражение, а настоящий гнев, мои чувства обостряются до предела. Я спросил, можно ли мне сказать кое-что почтенным панам. Пилсудский кивнул. Я посмотрел на первого генерала и сказал ему, что он напрасно скупает акции украинских сахарных заводов. В Киеве, Житомире, Херсоне и Одессе будут править большевики. Генерал изменился в лице и посмотрел на меня так, будто увидел своего покойного дедушку. Другому генералу я сказал, что пани Малгожату сильно смущает разница в возрасте. Я не знал, что думает незнакомая мне пани, с которой у генерала была интрижка, но он думал, что слишком стар для нее, – почему бы не укрепить его в этой мысли? Я был сильно разгневан. По сей день не выношу, когда мои способности подвергаются сомнению. А в молодости я был чистый порох. Вспыхивал от одной искорки. Второй генерал покраснел и начал в растерянности жевать свой ус. Пилсудский хмыкнул. Во взгляде его я прочел одобрение. Ему явно понравилось, как я уколол важных генералов. Господин в штатском заерзал на стуле и вежливо спросил, не могу ли я и ему что-нибудь сказать. Этот господин не думал обо мне плохо. Ему было любопытно. Любопытство – это естественное чувство для человека, который сталкивается с чем-то необычным. «Пусть почтенный пан не беспокоится насчет своей дочери, – сказал я. – Она непременно поправится. Ей уже лучше». Я знал, что говорю, то было не простое утешение. Между родными по крови людьми, а также между людьми, которые долгое время прожили бок о бок, существует особая незримая связь. Они ее не ощущают или же ощущают редко, в самые судьбоносные моменты, но я способен уловить эти незримые импульсы. Но только между близкими друг другу людьми. Увидеть пани Малгожату, про которую думал генерал, я не смог, потому что для такой связи простой интрижки мало. А связь между отцом и дочерью позволила мне увидеть больную девушку, лежавшую в постели. Она спала, ровно дышала и чувствовалось, что с ней все хорошо, что она уже пошла на поправку. «Как он мог узнать, что моя Басюня больна?!» – удивленно воскликнул штатский. Генералы промолчали, а Пилсудский попросил оставить нас одних. Когда все ушли, он спросил у меня, могу ли я открыть его будущее. Я ответил, что могу попробовать, но для этого мне надо сосредоточиться. Для того чтобы увидеть будущее, брать человека за руку нет необходимости, не было и тогда. Здесь важна сосредоточенность, особое состояние, которое называется трансом. Я сел за стол напротив Пилсудского, закрыл глаза и начал глубоко размеренно дышать. Правильное дыхание очень важно для погружения в транс. В какой-то момент ритм дыхания сливается с биением сердца, потому что сердце во время транса бьется очень медленно, и я начинаю видеть то, что скрыто от других. «Пан маршал проживет долго, – сказал я, открыв глаза. – В почете и славе. Пан маршал будет министром, премьер-министром. Будет нелегко, но пан маршал справится». Пилсудский спросил, сколько именно лет он проживет. Я ответил, что пятнадцать. Я мог бы назвать и дату его смерти, но он не спросил, а я без особой необходимости не открываю этого. Зная день и час своей кончины, жить трудно.