Я тогда тебя забуду

Мы опять разбежались, рассеялись кто куда, чтобы ночью снова прийти к дому Степана, ибо небывалое и великое новоселье невозможно было никому остановить, и оно широко и радостно справлялось всей деревней, хотя этого Степану уже не хотелось.

МУЖИКИ ОТДЫХАЮТ

С возвращением отца из города в избе у нас стало людно и шумно. Каждое утро ни свет ни заря приходили мужики. Здоровались. Говорили о погоде, хотя зимой в деревне никто в поле не работал и почти никуда не выезжал. Бабы скотину кормили, хлеб пекли, что-то готовили на завтрак, обед и ужин, стирали, по вечерам ткали и пряли. Мужики только за дровами в лес ездили, и то в том случае, если летом не напилили и не накололи поленницу около дома. И все-таки, сходясь вместе, они прежде всего говорили о погоде. Говорили о ценах на базаре, хотя продать ни у кого почти ничего не было, а купить не на что. Говорили о том, кто заболел, а кто умер или убили кого. Если болели или умирали дети, то об этом разговора никогда не было — такую мелочь вниманием не удостаивали. Ввиду того что все жили безвыездно, мужики знали всех, кто жил в соседних деревнях в окружности на десять-пятнадцать верст. Говорили о пожарах, хотя зимой они случались редко. Рассказывали о том, как кого-то ограбили, хотя грабить, по существу, было некого. Но ведь надо же было о чем-то говорить, время занять!

Приходил Вася Живодер, вытаскивал колоду карт, садился на пол, на солому, давал снять, сдавал и вскрывал козыря. Никто не знал, что связывает нашего отца с Васей Живодером. Отца все уважали и побаивались. Мужик он был здоровый и сильный, характером крут и своенравен и ни перед кем не заискивал. Вася Живодер со своим прозвищем никогда не расставался. Многие в деревне даже не знали его настоящую фамилию. Так всегда Живодер и Живодер. Одни его ненавидели, другие презирали. Он мог запросто обмануть и украсть, любил исподтишка поиздеваться над человеком, власть свою показать, нагадить, если можно, ни за что ни про что. Потом уже где-то я прочитал, что людей связывают не столько добродетели, сколько пороки. Но у отца с Васей Живодером даже пороков одинаковых не было.

Так вот Вася Живодер каждое утро приходил к нам, рассаживался на полу как дома, вытаскивал карты и готовил их к игре. Карты делались из грубой плотной бумаги. Листки склеивались по два мучным клейстером, чтобы были твердые. Потом из картошки вырезали изображения знаков, намазывали их чернилами и наносили на листки. Самодельные карты были толстые, рыхлые и растрепанные, но играть было можно.

Мужики рассаживаются вокруг. При этом всегда находится кто-нибудь, чтобы подлизаться к бабушке, которая со своим неукротимым нравом могла и веником выпроводить из дому непрошеного гостя.

— Уж больно у вас в доме, бабка Парашкева, играть хорошо. У одних холодно, у других жарко, а у вас в самый раз, — говорили ей обычно.

Та хотя принципиальных возражений против подобного рода сборищ и не высказывала никогда, но ворчала:

— С вами, с картежниками, в избе больно тесно стало, не повернешься. С утра козыряют, сесть некуда. Избу внаем отдаем, сами на полатях живем.

Играют сначала в дурачка. Каждый старается сопроводить ход, замысел, ситуацию игры какой-нибудь шуткой. К примеру, кто-то во время игры вздумает проверить чужой ход — сразу же это вызывает реплику:

— Блудливая свекровь и снохе не верит.

Услышав такую шутку, бабка Парашкева обижается: думает, что про нее говорят.

Я иногда, когда не холодно, в самом начале игры слезаю с полатей и засматриваю кому-нибудь в карты. Кто-то щелкает меня по носу и приговаривает:

— Ну что, получил? Прогнали Варвару из чужого амбару?

Я, конечно, моментально оказываюсь на полатях. Потом начинают в дурачка на щелчки играть. Разогреваются, готовят себя к большой игре — в очко. Ходят, бьют, кроют. Потом щелкают друг друга по носу. Кто хохочет, а у кого слезы из глаз или кровь из носа.

Но вот и очко началось. Тут не подходи. Мы уже с полатей боимся слезть. Правду говорят: то не игра, что взаправду пошла. Игра становится нервной. Веселья уже нет, его заменяет азарт. Ставки медленно, но неудержимо возрастают. Сначала на медяки, потом на бумажные рубли, затем на носильные вещи (тяжелко́, азям, тулуп), доходят до орудий труда (хомут, седелко, вожжи, чересседельник, телега, которую зимой не жалко, сани).

Кто-то, проигрывая, хочет выйти из игры, но его уговаривают, силой удерживают, а иногда и запугивают, угрожают, что играть больше не посадят. Кто-то начинает хитрить и обманывать, его бьют по рукам, кулак к носу подносят. Разгорается ссора, но до драки не доходит, потому что все пока трезвые.

Я не помню случая, чтобы в обмане уличили отца, потому что он был выше обмана, — никто и подумать не мог, что он будет передергивать, подглядывать или мухлевать. Не такой он был человек. Никогда в обмане не обвиняли и Васю Живодера, хотя все знали, что он на руку нечист и без обмана дня не может прожить, — боялись, что без него игра распадется.