Я тоже её люблю (СИ)

Только Шмидт оставался неподвижным. Не размахивал руками, не умолял — видимо, уже всё понял и смирился.

— Копай! — скомандовал мужчина в маске, направляя на приговорённых дуло автомата.

Космоса добила эта несправедливость. Он схватился за своё орудие и принялся расшвыривать снежные комья в разные стороны, злобно рыча сквозь зубы:

— Тварь! На, на!

Лопаты ударялись о замёрзшую землю, белое солнце слепило глаза сквозь прорехи между сосновых ветвей. Пот струился по спине, дыхание сбилось, кровь не останавливалась, пачкая щёки и губы. И только немые сосны равнодушно смотрели на троих отчаявшихся мужчин со своей высоты. Пчёла на минуту перестал рыть, сплюнул и потянул грязными пальцами распустившийся синий узел галстука. Хотелось безжалостно утопить ленту ткани в тёмной жиже, как эти люди собирались уничтожить сейчас его самого и самых близких ему друзей.

— Ну всё. Хорош, — наконец велели с холма. — Лопаты наверх.

— Командир, вы чё, серьёзно, что ли? — Витя до последнего не мог поверить, что это не шутка, что всё закончится так бездарно.

— Да не, мы шутим, — презрительно отозвался «командир». — Лопаты давай.

— Ребята, — опять обратился Пчёла, выполнив приказ. Стоял в оборванной одежде, вскинув тусклый взгляд на блюстителей порядка. — Ну чё вы, ну шуганули и всё, правда… Ну правда, ну мы бы поняли, мужики, правда…

— Приготовились, — прозвучало в ответ.

— Ну правда, ну… — беспомощно повторил парень и вдруг отчаянно рванулся вперёд, пытаясь выбраться из ямы. Я жить хочу, понятно вам?

Шмидт вовремя перехватил его и силой удержал на месте:

— Витя-Витя-Витя! Он же серьёзно… Братка, ты меня прости, если что не так было, — проговорил добродушно и слегка виновато, держа Пчёлкина за руку чуть выше локтя.

Космос высоко занёс руку и медленно перекрестился. Ты ж без крестика, Космосила… Тот потянул за рукав, мол, уже неважно, брат. Витя тогда простил ему всё — и разногласия с оружием, и предательство в девяносто седьмом. Он в безмолвном ужасе смотрел на дула автоматов, на раздавленный ботинком одного из собровцев окурок. Теперь окончательно понимал: это конец. Не от кого ждать помощи — моя Оля не примчится с камерой и Саня не переиграет всё в последний момент. Но я не хочу умирать. Я ведь только жить начал, люди! Про сына узнал, Валерке помог, Кордону отомстил, вот же в обед расплачивался. Дайте мне пободаться немного ещё, пожалуйста… Не делайте этого, не делайте, не…

А дальше была автоматная очередь и плечо Космоса, к которому он привалился, пряча брызнувшие из глаз слёзы. Сосны закружились, пули над их головами градом посыпались на сухие голые ветви — и Пчёла с криком проснулся в холодном поту.

Сел в развороченной постели, осмотрелся. В предрассветных сумерках проступали привычные очертания: спинка дивана, барный стол, четыре стула, кухня. Сердце по-прежнему колотилось, во рту пересохло до жжения, голова гудела от воспоминаний. Вот собровцы уходят, а он, Кос и Шмидт выбираются из ямы, так и не ставшей их могилой; вот бредут вдоль трассы, пытаясь поймать машину до города; затем теснятся в грузовике и, выбравшись на свет, сбивчиво объясняют своему лидеру, как попали в передрягу. Вчера у тебя состоялся очередной день рождения, Пчёлкин. А мог бы валяться в том проклятом лесу, ибо кто-то ни с того ни с сего решил забрать твою жизнь. Так ты сам много раз отнимал чужие. Витя встал, нашёл пачку сигарет на столе и вытащил одну. Чё, жим-жим? До сих пор руки трясутся. А как же… Кто ж хочет подыхать в снегу, крови да грязи, не дотянув до тридцатника?

Исступлённо пуская дым в форточку, парень вдруг осознал: можно принять ещё семь горячих ванн, опустошить пятнадцать бутылок коньяка, пересмотреть перед сном два десятка футбольных матчей — всё равно кошмар будет неотступно преследовать его до самой смерти. Настоящей смерти.

Позвонить бы сейчас космическому чудовищу, узнать, как он там — отошёл, нет ли… Услышать его, хриплого, пьяного. Ещё дрыхнет, небось. Шмидт тоже отсыпается. Наверное, спала вся Москва — а один чудом уцелевший её житель курил на подоконнике, стряхивая пепел прямо на дорогой паркет. Вспомнил бы кто-то, кроме матери с отцом, если бы сегодня Витя Пчёлкин кончился? Белый бы и не заметил, Фил — не узнал. А Оля?… Оленька…

Они не виделись с того самого дня в больнице. Тогда Пчёла в последний раз обнял женщину, подарившую ему жизнь и ребёнка. Обещал себе и ей разобраться со всем, понять, как быть дальше — с Ванькой, с их нелепыми чувствами девятилетней давности… И что в итоге? Ольга оставалась Сашиной женой, сын рос с чужим человеком, а Витя продолжал бездействовать и врать всем подряд, врать и бездействовать. Ведь так удобнее. Безопаснее. Может, именно такой глупой смерти он и заслуживал? Тогда почему собровцы всё-таки оставили его в покое, почему не напичкали его тело свинцом и не засыпали снегом в яме?