Я третий нанесла удар

— Ваша жена, Люси Спарроу! — ответил Паркер. — А призналась потому, что была уверена: это вы его убили, профессор! Но вы не думаете о ней! Не ее вы прикрываете, а кого-то, кто, по вашему мнению, убил Айона Драммонда ее ножом, подбросив на место преступления вот это… — Он снял платок и показал рубиновую подвеску. — Потом подложил под ее шкаф окровавленные резиновые перчатки из ее чемоданчика! Вы оскорбляете память человека, с которым много лет вас связывала работа, вы позволяете, чтобы вещественные доказательства указывали на вашу жену, и лжете в глаза людям, ведущим следствие! Неужели действительно к этому может привести любовь, профессор Гарольд Спарроу?

И профессор Гарольд Спарроу сломался. Короткими предложениями начал говорить о себе, о своей жизни, о том, как познакомился с Сарой Драммонд и как постепенно он, ни разу в жизни не совершивший ни малейшего проступка, за который бы стыдился, начал жить двойной, немыслимой жизнью.

— Вообще-то… встречался с ней несколько раз… потом она избегала меня… а я… я не мог перестать о ней думать. Наконец… наконец написал ей письмо в Лондон. Написал, что схожу с ума… что не знаю, что со мной происходит… что не могу уже больше смотреть в глаза Айону… и… и Люси. Я не рожден для такой жизни…

И Алекс, который так много раз в своей жизни видел мужей и жен, для которых все это не представляло ни малейшей проблемы и позволяло вести гармоничную супружескую жизнь, глядя на него, признал в душе его правоту. Гарольд Спарроу не был ни соблазнителем, ни лжецом. Его трагедия родилась из его порядочности, из невозможности сосуществования лжи и правды.

— …Она приехала вчера, — продолжал Спарроу, — и мы встретились после ужина в парке. Я хотел уехать с ней, убежать отсюда, от этого чудовищного существования. Но она сказала, что за последнее время много поняла, что любит Айона и хочет с ним остаться. Просила меня ее оставить, быть мужчиной. Умоляла, чтобы я молчал. Я ей это обещал, но решил уехать. Как раз Гастингс предложил мне поездку в Соединенные Штаты. Я согласился, когда он пришел ко мне вечером. Потом зашел к Люси и… — Он замолчал и потер ладонью лоб. — Как я мог? Ведь она… она хотела пойти на виселицу за меня, а я… я…

Паркер не прерывал его. По-прежнему стоял выпрямившись напротив сидевшего и не сводил с него глаз ни на секунду.

— …сказал ей, что между нами все кончено. Что я ее уже не люблю, хоть и уважаю и не имею к ней никаких претензий? Сказал, что хочу уехать и возвращаю ей свободу…

— А она?

— Она? Начала тихо плакать. Потом спросила меня, есть ли в моей жизни другая женщина? Я ответил, что да. Не мог ей солгать, хоть и не дал ей понять, о ком идет речь. Сказал, что не могу жить с ней под одной крышей, думая о другой женщине. Что это непорядочно. А она… она сказала, что никогда не перестанет меня любить и верит, что я вернусь к ней… Потом я вышел. Мне было очень тяжело. Сел в комнате и не знал, хорошо ли я поступил. Начал колебаться. Но было уже поздно. Спустился вниз. Ведь меня еще ждал разговор с Айоном. Решил, что ничего ему не буду объяснять, но скажу, что мои личные дела заставляют выехать и я еду в Америку. Естественно, не сообщил бы американцам того, чем мы занимались здесь. Я знал, что Айон доведет исследование до конца. Правда, Гастингс хотел, чтобы я руководил исследовательской лабораторией в Филадельфии и продолжал то, что мы здесь начали, но есть другая отрасль, над которой мы не работали с Айоном и которая меня интересует. Думаю, много мог бы сделать в этом плане… Вошел. Айон сидел за столом. В его спине торчал нож. Я не мог тронуться с места… Стоял как окаменевший… Потом хотел что-нибудь сделать… Нож… Нож Люси… Я прикоснулся к нему, потому что вдруг решил его скрыть… Кто-то, видимо, хотел… Разные мысли клубились у меня в голове… Но нож засел глубоко… Это было так страшно… Я сразу отпустил его и убежал наверх. Вошел в комнату, а потом вышел и постучал к Гастингсу. Сейчас я не имел права уезжать… Кто же закончит нашу работу? Несмотря ни на что, на то, что случилось… и… что произойдет, эта работа важнее, чем жизнь одного или двух человек. К тому же, — он опустил глаза, — Айон верил, что она принесет людям много добра… Я должен закончить за него эту работу… Только так я могу возместить… Хоть и знаю, что ничто никогда не исправит того, что произошло…

— Хотел бы вам верить, профессор, — сказал Паркер. — Есть у вас еще что-нибудь добавить?

— Я больше ничего не знаю… Ах да, после ужина ко мне подошел Дэвис и попросил о встрече, но в парке мы разминулись, и он постучал ко мне позже. Времени было где-то половина одиннадцатого, за пару минут перед приходом Гастингса. Он был очень взволнован и просил меня о чем-то, о тысяче фунтов взаймы, кажется. Но я тоже был не в настроении, отказал и отправил его. Сейчас мне даже жаль, потому что я располагаю такими деньгами и мог бы ему одолжить. Это порядочный парень.

— И позже вы его уже не видели?

— Нет.

— Возвращайтесь к себе, профессор, и прошу вас не удаляться от дома. Вы можете быть нам еще нужны.