Я твой день в октябре

– Ты сиди, не вставай. Книгу я возьму. Дорогой подарок. Но не сейчас. Сегодня подари мне в честь возвращения на «гражданку» ручку. Ну, помнишь, ты на ВДНХ купил перламутровую с паркеровским пером. Я давно тебе завидовал. Вот бы мне, думал, такую. А тут и повод подарить её самый клёвый. Друг из армии пришел. Отслужил Родине. Я же друг тебе. Вова?

– Ну, нашел о чем спрашивать! – напряженно сказал Володя. – Друг. Конечно. Только вот ручку эту я жене подарил на восьмое марта.

– Моей? – Лёха ухмыльнулся и отошел на шаг.

– Почему? Своей, – Кирсанов неожиданно скис и отвернулся.

– Не, Вова, ты, наверное, был пьяный в праздник и перепутал. Вместо своей Люды подарил моей Наде.

Кирсанов поднял голову, но глаз поднять не смог.

– А она…– Лёха сделал паузу. – А она ей разонравилась. Отвези, говорит, Володе эту ручку. Больно уж она тяжелая для слабой женской руки. И пусть он мне презентует на следующий год золотую лёгонькую цепочку.

Кирсанов поднялся.

– Что? – невпопад спросил он, бледнея.

Лёха вынул из кармана ручку, взял Володину руку и вложил это перламутровое чудо ему в ладонь лаковым пятном вверх.

– Забери, – сказал Алексей Малович. – Я её вчера под нашей кроватью нашел. Возле ножки. Надя сама уборку не делает, а уборщица только завтра придет. Вот бы и зажучила тётка неизвестная твою потерю. Ни тебе – ни жене моей. А так – вот она. Скажи дяде спасибо. Дня два назад был у Надежды?

Володя сошел с крыльца и двинулся куда-то вбок. За угол.

– Давай лучше на озеро сходим. Давай, – Лёха догнал его и взял за рукав. – Пошли.

И они медленно двинулись в лес. К озеру, где любили отдыхать.

– Служилось-то как? – Кирсанову Володе надо было что-то говорить. Без звука процессия гляделась откровенно траурно.

– Нормально служилось, – Лёха шел чуть позади и жевал травинку. В самом начале поля сорвал. – Хотели Героя Советского Союза присвоить. Я командиру части добровольно паркет натёр в кабинете. Но отказался я. Какой тут героизм? Каждый бы так поступил на моём месте.

– Ну, скажешь же… – задумчиво сказал Володя. – Сам услужить пожелал. Нелепица. Так я тебе и поверил.

– Ну, тебе тут, как я понял, тоже служилось не хреново, – Спокойно и медленно произнёс Алексей. – Надеже моей не успел намекнуть, чтобы она папу уболтала в нашу газету тебя перевести? Или успел? Ты ж у нас без пользы для себя шага не сделаешь.

– Никогда ты мне такого не говорил, – тихо удивился Кирсанов.

– Ну, так и ты никогда такого не делал, – ещё тише сказал Лёха. – Всё когда-то происходит однажды. Потом дважды, трижды. И попёрло-понесло. И тормоза отказали.

Прошли через лесок берёзовый, пахнущий немного дёгтем и слегка смолой, ещё не обсохшей на недавно родившихся листочках. Над низкими весенними цветами тарахтели как мотороллеры толстые шмели и издавали звуки скрипичного альта пчёлы разных пород. Желтые и тёмные как навозные мухи. Из-за стволов выпрыгнуло в глаза озеро, над которым орали летающие как снаряды утки, то ли смываясь от врагов – змей водяных, то ли тренируя тела перед весенним спариванием. Камыш не шумел и не гнулись деревья. Тишина воздуха, покой, который всегда живёт возле тихой воды, просили присесть в траву, вдыхать флюиды волшебной весны и думать о счастье.

– Приехали, – сказал Лёха. – Повернись. Как ты сам догадываешься – сказать я тебе ничего не хочу. Иначе бы уже давно сказал.

Он подошел к Володе Кирсанову вплотную и без размаха коротко, быстро и резко метнул кулак в его солнечное сплетение. Вова охнул и согнулся. Алексей сверху так же резко воткнул ребро ладони ему в шею. Кирсанов издал захлёбывающийся звук и тяжело упал в траву перед самым берегом.

Лёха подождал когда Володя смог, наконец вдохнуть в себя воздух и протяжно, как астматик, закашлялся, не открывая глаз.

– Извини, Вова, – Лёха пару раз легонько шлёпнул его по бледным щекам. – Всё по совести. « Jedem das Seine. Каждому своё» – как было написано на воротах Бухенвальда.

Он ещё раз наклонился к Кирсанову, убедился, что дыхание потихоньку возвращается и пошел через лес к автобусной остановке возле церкви. На душе было пакостно и мерзко. Хоровое пение майских птиц, в такт руладам своим раскачивающихся на молодых ветках берёз, не будило в душе тёплых чувств и упругость веток нижних, которые сгибались под его плечами и со свистом возвращались на место – не мешали его переживаниям.

– Блин, наверное, не надо было… – Лёха плюнул от досады под ноги. – Не надо было, твою мать!