Я твой день в октябре

– Чего это? – Лёха поднялся. – Смотри ноги. Видишь как накачал? С весны кроссы бегал до потери пульса. Дыхалка держится отлично. Ногу под себя увожу. Научился. Делал, как ты сказал. Получилось. Выполню кандидата. Спорим?

– Да ладно, – Шурик убрал руки со спинки и развернулся к Алексею лицом.– Спорт, изостудия, музыка, работа с газетой сейчас для тебя – дело десятое.

А главное дело – что?

– Что?– переспросил Лёха и вздрогнул. Понял, о чём будет нехороший разговор.

– Любовь, вроде. Или путаю что? – Шурик уперся взглядом в глаза Лёхины. -Взгляд прожигал насквозь и вынуждал покраснеть.

– Выходит, что так, – отвел глаза Алексей. – Никогда не было. А тут как-то само-собой повернулось. Я и не думал, что будет любовь. А почему-то вышло, что..

– Тр-р-р! – Шурик подвинулся ближе. – Не канючь. Влюблялись. Знаем, как это. Я сам полюбил Зину и женился. Виталика родили без труда. Вот такой пацан растёт! А Зина у меня кто?

– Врач. Доктор, – Лёха уже точно знал, куда поворачивается разговор.

– Ну, – Александр Павлович взял его за шею и подтянул ближе к своему лицу. – А ты решил от рода нашего отколоться? К «богам» потянуло? К чиновничьим должностям и халяве? Управлять нами, простым народцем, захотелось?

– Шурик, ты чего? – Лёха вырвал шею из крепкой дядиной руки и отодвинулся. Почувствовал, что испугался. Но чего именно – не понял пока.

– Нашему роду не одно столетие. Мы простые пахари. Казаки. Мы воины и обычное простолюдье. Искреннее, порядочное, умное, достойное. Честь имеем и гордость. Но мы – люди. Мы все, весь наш род – работяги с мозолями на руках и в голове. Мы живем, на стены натыкаемся, в ямы проваливаемся, выбираемся и дальше живём в труде тяжком, который грош стоит. И кто нам за нашу дорогую и любимую потную мозолистую жизнь платит эти гроши? Для кого мы черви навозные? Муравьи безликие? Для строителей, колхозников, токарей, сварщиков доярок, учителей, задолбанных идиотами-детьми, для киномехаников или шоферов, у которых руки от руля в дугу скрюченные? А? Говори!

– Для всех людей мы тоже люди, – Лёха внезапно стал тихо собирать из всей своей внутренности злость. – Ты же сам знаешь. У нас уважаемый род. Правильный, честный.

– Потому, что мы трудяги все! – тихо, но тяжело сказал Шурик. – Мы как все нормальные, каких миллионы, вкалываем до треска в сердце. До ломоты в горбу, бляха! Валя, сестра моя, доярка незаменимая, астму имеет. Где поимела? На работе во благо Родины. Василий, муж её, на своём бензовозе кроме геморроя и искривления позвоночника ещё и в лёгких болячку получил. Бензин этилированный, со свинцом. Дышит Вася пятнадцать лет парами с ядом. А куда деваться? Я – электрик. Зима – не зима, лето, осень, день, ночь – без разницы. Обрыв на линии – я на столбе. Ночью с фонариком в зубах. В дождь бога молю, хоть и не верю в него, чтобы обошлось, не зашибло током.

И я в свой горб верю, в руки свои и в само электричество. Только в электричество, а не в КПСС, коммунизм, социализм и правителей наших. Нахлебников и паразитов. Разжирели от лафы, халявы, от привилегий своих, отдельных магазинов с товарами, каких нам даже увидеть негде. Суки! Я тебе говорил, что самое надёжное в жизни нашей – электричество? Оно сейчас всю нашу жизнь держит. Оно везде и над всем главное. Как господь бог. Я знаю силу электричества, его верность мне, тебе, всем. Оно не подведет, не плюнет нам в лицо, не обманет. Если за ним ухаживать. И только в него можно и нужно верить. А не в этих козлов, партийных сволочей – лидеров.

Секретарей обкомов, горкомов, председателей исполкомов. Это отребье! Оно до своих больших кресел шло через предательство, наглость свою, борясь с собственной трусостью, пряча жадность и плохо скрывая ненависть к нам, червям. По трупам своих же соратников коммунистических, верных якобы ленинским заветам.

– Шурик, дорогой! – взмолился Лёха. – Я-то тут причём? Да хрен бы с ней, с партией и с теми, кто кайфует от привилегий и нас за людей не считает. Они живут себе на облаке и нас не видят, а мы их. Я что, предал кого-нибудь? Я полюбил дочь Альтова, а не его лично. Я ещё и не видел его ни разу. И я не собираюсь бросать своих, веру в электричество и не думаю карабкаться на горки, где берегут для меня руководящие должности. Я просто полюбил девушку месяц назад, но до позавчерашнего дня понятия не имел кто такой Альтов. Может он и не скотина совсем. Я не знаю. Я люблю Надежду. Мне всё равно, из какого она стойла.

– Ладно, – Шурик поднялся и пошел в подъезд. – Разлюбить её я тебя не уговариваю и приказать тоже не могу. Но имей в виду. Если ты уйдешь туда,

к моим врагам, которых я ненавижу за враньё, двуличие, бесстыдство, за бесполезность их и презрение к нам, не взлетевшим до партийных и советских вершин. Если ты туда уйдешь, то, считай, что меня и всех Маловичей для тебя больше нет. И ко мне никогда не появляйся. Ты для меня будешь предателем. А на хорошую жизнь холуйскую среди этих ублюдков не рассчитывай. Ты не из их теста. И они тебя выплюнут через пару-тройку лет обратно. В нашу замечательную советскую грязь.