Я твой, Родина

Подошли автоматчики. Сначала двое, потом еще пять, вот уже собрался весь взвод. По выражению лица командира все догадывались, кто лежит на обгорелом возвышении. Но разве это сразу постигнешь умом, разве поверишь? Николай, ссутулясь, стоял над трупом. Утренний ветерок шевелил жесткие, непокорные вихры лейтенанта. Автоматчики склонили головы.

Все — и комбриг, и Николай, и десантники — стояли, не расходились. Будто ждали, что вот старшина сейчас поднимется, оправит обгорелую гимнастерку, щегольски щелкнет каблуками, вытянет левую руку в сторону: «Становись! Равняйсь! Смирно!» — И попросит у полковника разрешения говорить. А что он скажет?

«Прощайте, орлята! В бессрочный отпуск ушел ваш старшина. Когда все, что совершили мы за войну, станет песней и сказкой, не забудьте сынам своим замолвить словечко о Черемных — гвардейце, Александре Тимофеевиче. Был, де, он машинист первого класса, уральский работяга. Любил паровоз «ФД». Любил еще скорость, чтобы мчаться вперед. А в войну пошел добровольцем, служил в десанте на танках. Ну, что стоите, орлята? Вперед! Когда паровоз сойдет с рельс и разобьется — над ним не плачут, а убирают скорее, чинят путь, чтобы не задерживать идущие поезда».

Похоронят старшину Черемных на площади чужого города. После салюта гвардейцы поставят над могилой обгорелую «тридцатьчетверку».

Не плачь, Катя! Будь мужественной до конца: ты невеста солдата. Тебе, как фронтовые отчеты родному Уралу, будут посылать в Тагил письма — и полковник, и капитан Фомин, и Николай, и солдаты. Так заведено в гвардейской бригаде: выбывший из строя незримо присутствует в ней. От его друзей идут бойцам письма из тыла. С возрастающей силой гвардейцы шагают вперед. Эта сила вливается в них из неисчерпаемого источника, именуемого народной любовью.

Ты, Катя, будешь продолжать писать в бригаду письма-ответы — теплые девичьи строки, согретые любовью к защитникам Родины. Напишешь ты и комбригу, и Николаю Погудину, и еще многим. Ведь они — воины великой Армии, такие же, каким был твой суженый Саша Черемных.

Пройдут дни. Окончится после победных маршей, после взятия Берлина война. Однополчане перед тем, как вернуться на Родину, заедут в Райхслау, придут на площадь. Надгробный танк они поднимут на гранитный постамент. Стальной корпус покроют бронзой. Машина будет казаться летящей на полной скорости. И будет стоять этот танк на пьедестале вечно, как память о великом освобождении Европы. Орудие будет зорко смотреть на Запад.

Глава 13

Отдельные отряды танков проникали далеко в глубь вражеской обороны, занимали важные стратегические пункты немцев, расстраивали их связь, снабжение, перерезали дороги. Противник то и дело натыкался у себя в тылу на гвардейские танки с десантом.

Так получилось и на фланге фронта, в Райхслау — узле шоссейных и железных дорог. Пробивая себе путь к отступлению, немцы осадили город со всех сторон и пытались задушить, отряд гвардейцев. Райхслау горел. Десантники оборонялись в развалинах. Танкисты перебрасывали свои машины с одной окраины на другую, чтобы не только не пустить врага в город, но и не дать ему пройти мимо него.

Часть бригады, со штабом и своими тылами оставалась, как заслон в стороне, где было относительное затишье. Прошло пять дней. Гвардейцы в Райхслау яростно дрались, с часу на час ожидая, что подойдут основные силы фронта. Уже слышался приближающийся гул орудий.

Сидя с тылами бригады, Соня томилась без дела. В медсанвзводе, куда ее определили, заниматься было нечем. Раненые не поступали. Давно приготовлен и оборудован госпиталь, натоплены печи, застланы кровати. А связи с батальонами, ушедшими в Райхслау, не было. С ними сообщались только по радио.

Что там творится, толком ей никто не говорил. Начальник штаба поехал туда на бронетранспортере и вскоре вернулся пешком, грязный, оборванный и злой. Когда Соня спросила его, как у танкистов дела, он ответил раздраженной шуткой:

— Командир бригады сидит в доме, охраняемый с трех сторон «тиграми».

Соня подолгу простаивала у штабного танка и завидовала радисту, который разговаривал с ведущими бой. Каждый день она просила своего начальника разрешить ей пробраться с санитарной сумкой к окруженным.

— Вы с ума сошли! — отвечали ей. — Во-первых, туда даже не могут подвезти снаряды. Как вы пройдете? А во-вторых — там такая каша! Вам совсем нечего там делать.

Соня видела, что ее просто жалеют. Ей представлялась эта «каша» из обломков брони и человеческих тел, и она опять шла к штабному танку слушать, как радист в башне зовет:

— Гроза! Гроза! Как слышите? Сообщите обстановку. Сообщите обстановку. Прием.

По ночам она не могла спать и до утра просиживала у окна, смотрела, как там, где сражались гвардейцы, небо рдело пожарами.