Я. Ты. Мы. Они

Сашка кусает губы и виновато отводит глаза, видимо не выдержав моего безумного взгляда. Я нервно откидываю волосы назад и продолжаю свою гневную тираду, сама не замечая того, как перехожу на крик:

— Хотя нет, не отвечай, не хочу знать! Черт, Чернов, что же ты натворил!

Дышу тяжело и почему-то хрипло.

— Натворил, да… С радостью бы сказал, что не понимаю, как все случилось, что все это была случайность…

— И мне от этого легче должно стать?!

— Нет, не должно… Но, Сань, это все такая ошибка, клянусь…

— Ошибка?! — мне тошно от того, что он говорит шаблонами, мне противно от того, что я отвечаю ему тем же. Но как разговаривать иначе, я не представляю. — Ошибка — это то, что я целыми днями сижу и жду, что ты сегодня осчастливишь нас своим присутствием. Ошибка — это то, что я верю, что ты, несчастный, впахиваешь целыми днями. Ошибка — это то, что я на прошлой неделе тебе в квартиру шторы выбирала! Гениальное решение, сплавить семью за город, а самому купить квартиру и таскать туда баб! Как давно тебе все равно на нас стало?! Это кем надо быть…, -меня несет, и я кричу все, что идет в голову. Первые предвестники надвигающейся истерики, но Сашка обрывает меня своим жестким «стоп». Почему-то тоже начинает злиться:

— Какие бабы?! Одна женщина, одна… никого больше, за все эти годы…, - но я не хочу слушать его объяснения, хватаю первые попавшиеся вещи, пытаюсь зашвырнуть в него подушкой. Сашка перепрыгивает через кровать, хватает меня за руки, пытается прижать к себе. Я отбрыкиваюсь, но все движения уходят куда-то в никуда. Чем сильнее я дергаюсь, тем сильнее он держит меня. Потом я замираю, и в один момент просто повисаю у него на руках. И мы молчим, никогда не думала, что тишина может доставлять столько боли.

Утыкается носом мне в макушку и опять шепчет:

— Сань, ты, правда, веришь в то, что говоришь? Ты, правда, думаешь, что я такой? Что я сплавил вас? Что мне все равно на тебя или детей?

Ничего не отвечаю. Считаю ли я действительно так? Видимо, он воспринимает мое молчание как шаг навстречу, поэтому даже трется щекой об мои волосы. Он него пахнет свежестью и хвоей и немного горьким апельсином. Такой знакомый запах, вот только какая жалость, что душ он сегодня принимал с другой. Я не выдерживаю, и со всего размаха даю ему пощечину. Сашка от неожиданности ослабляет хватку, и я вновь отталкиваю его:

— Сказала же, не трогай меня!

— Ладно, ладно! — он тоже раздражен, но пока еще сдерживает себя. И в доказательство своих слов даже выставляет руки перед собой, как бы успокаивая меня.

— Саш, уходи, уезжай, прошу тебя. Уйди, пожалуйста, исчезни, — почти молю его я. Он не отвечает. Только напрягается весь, становится каким-то жестким и каменным.

— Хорошо… — наконец-то зло соглашается он, и выносит свой вердикт. — Нам нужно остыть, иначе мы с тобой договоримся. Только, Саш, это еще не конец.

— Тогда что, скажи мне, что это? Неужели ты думаешь, что я прощу? Наше «мы» умерло сегодня в жалких судорогах… Пфффф… салют… прах… похоронный марш… Уважаемые дамы и господа, приготовьте ваши платочки.

— Не говори так… Тебе плохо, знаю, я подвел тебя. Но мы с тобой справимся, обязательно справимся. Как справлялись со всем остальным. Только скажи мне, что ты веришь мне. Что не будешь принимать поспешных решений.

— А что тут решать, и так понятно, что это конец…

— Нет! Не говори так, — выкрикивает Сашка. А потом устало добавляет. — С тобой сейчас невозможно разговаривать.

Я лишь морщусь. Значит, это со мной невозможно разговаривать, а с ним можно?

— Черт, я не это хотел сказать, — правильно он понимает мое выражение лица. — Давай просто успокоимся, хорошо? Возьмем тайм-аут. Я сейчас уйду, но вернусь обязательно, слышишь? Мы обязательно вернемся к этому разговору. Просто знай, это не конец… я не позволю.

Глава 11

— Мда… хреново, — просто тянет Анюта. — А дети в курсе?

— Наверное… Понимаешь, я им ничего не говорила, просто с места подорвалась. Но они же не глухие. А мы тогда орали будь здоров, да, и… я потом в анабиоз впала, они же не могут не делать выводов. По крайней мере пацаны. А знаешь, что мне вчера Стас сказал? Что он велел Сашке не возвращаться.

Вот я и рассказала всю нашу историю, и если честно, мне даже легче стало — извиняться и ныть больше не хотелось. А ведь до этого просто не могла представить, как я кому-то смогу рассказать про измену мужа, даже Кудяковой, а обычно с Ленкой я делилась всем. Не зря же к ней поехала в своих сомнениях. Но тогда были мои домыслы, а тут… А тут уже ничем неприкрытый факт измены и блондинка, завернутая в полотенце. Этого уже никуда не скроешь, не отболтаешься, не сделаешь вид, что этого не видела. А ведь через неделю надо будет что-то рассказывать родителям, да и дети все-таки заслужили каких-никаких объяснений.

Анюта допивает вино из своего бокала и спрашивает:

— А что Сашка, так с тех пор и не звонил?

— Не звонил… Может детям и пытался, но они мне не говорили. А что мне звонить-то? Если он меня хоть сколько-нибудь знает, должен понимать, что я не отвечу.

— И что, тебе даже не хочется, чтобы он даже попытался?