"Я у себя одна", или Веретено Василисы

Когда получается и когда не получается, когда спутники следующих пери­одов жизни говорят и делают противоположное, когда от необходимости слишком многое делать хорошо впадаешь в отчаяние, когда разонравится то, что казалось достижением вчера или еще сегодня утром, когда пропада­ет в тартарары труд и надежда нескольких лет жизни, когда велико иску­шение больше ничему не учиться и смирно жить на "проценты", — эти го­лоса все равно звучат в нас. Даже если — и особенно в этом случае — нам не было дано таких встреч в реальности. Тогда мы выращиваем, "расколдо­вываем" свое "ты можешь" из себя самих, из книг, из опыта других участ­ниц группы. И продолжаем путь со штормовым фонарем. Потому что даже если у нас не было отца, который "всегда находит дорогу", жизненно важ­но знать, что у кого-то он был.

Вера Павлова

А вот и еще один распространенный выбор: одолжить свой интеллект, стать "серой кардинальшей" брата, мужа, друга. Мне известно несколько подлинных историй сестер, годами делавших уроки за братьев, потому что так было удобнее всем. И немало вокруг умнейших жен-советчиц, "боевых подруг", остающихся в тени и годами "делающих уроки" за дорогих им лю­дей. В чем-то лестно. Дает немалые возможности знать, понимать, разби­раться — и не надо ни с кем бороться, ничего никому доказывать. "Вторич­ная выгода" такого "нелегального положения" совершенно очевидна: мож­но не получать оценок во внешнем мире — то есть не быть отвергнутой. Можно наслаждаться тайной зависимостью от тебя того, за кого "делаешь уроки" — и при этом оставаться хорошей, помощницей, в чем-то немного чеховской "душечкой". Можно время от времени ненавязчиво намекать по­нимающим наблюдателям, что, мол, и от тебя кое-что зависит. А уж что точно можно — это под настроение чувствовать и считать себя несправед­ливо обиженной, недооцененной, тихонечко "вести счет". Но заслужить одобрение и благодарность все равно не удается. И более того, неприят­ные проблемы в отношениях гарантированы.

Как-то раз в пестрой куче любовных романчиков попалась мне на лотке книжка, явно изданная в серии "Купидон" по ошибке. Называлась она "Женщина ночи" — вероятно, на названии "Купидон" и прокололся. Как попалась, так и канула: ни имени автора, ни года издания, ничего. По правде сказать, и в "Купидоне"-то я не уверена — может, это была "Страсть". А то и вовсе "Соблазн". Один черт, к этой книжке они все отно­шения не имели. Рассказываю сюжет — как могу, по памяти. Некая дама, мать довольно больших уже детей и жена совершенно сумасшедшего мужа — не в романтическом, а в клиническом смысле слова — пишет под его именем романы. Для заработка и просто потому, что у нее это хорошо получается. Пишет, разумеется, ночью — днем надо заниматься детьми, на­вещать мужа в очередной психушке и все такое прочее. Романы начинают пользоваться успехом, а сумасшествие мужа тем временем прогрессирует, он уже, как пишут в историях болезни, "неопрятен мочой и калом", полно­стью дезориентирован и практически не покидает клинику. А вскоре и со­всем умирает.

У героини сложные чувства: это был когда-то близкий человек со своими надеждами и амбициями, все ли она сделала, что могла, чтобы помочь? С другой стороны — больше не надо скрывать его болезнь, жить в постоян­ном страхе обострения, видеть все убыстряющийся распад. Облегчение, что уж там...

А потом возникают трудности: одна-две вещи еще как-то могли заваляться в столе писателя и быть поэтому изданы женой, но что дальше? Героиня в полной растерянности: писать-то она может, но все остальное — все, что между письменным столом и практическим результатом этого труда, — для нее полнейшая загадка. Ее начинает дергать издатель, чующий здесь кое-какие возможности и готовый придумать ей новую "легенду", за ней хвос­том ходят литературоведы, пишущие о ее "гениальном муже" и желающие поживиться воспоминаниями его скромной подруги жизни — за одного из них она даже ненадолго выходит сдуру замуж. Вранья становится не мень­ше, а больше. Если раньше она работала в полной изоляции, ни на что не надеясь для себя, то теперь испытывает колоссальное искушение признать­ся. Да что признаться — заорать: я, все это писала я, все ваши комплимен­ты и критика — это мне!

Она "зависает" между острым желанием так и поступить и сильнейшим страхом. Вокруг нее полно людей, для которых эта правда губительна. В общем, за миллиметр от серьезных неприятностей она все-таки делает на какой-то литературной конференции соответствующее сообщение. Кажет­ся, и на конференции-то она оказывается просто как жена своего мужа-ис­следователя, своего рода его "вещдок". Ну вот, признание становится лите­ратурной сенсацией, героиня уже совершенно не понимает, кто она такая, и от нервного срыва ее спасает только то, что ее взрослые дети говорят ей: "Да ладно, мам, мы давно все знали: ты — это ты". Она уезжает в длитель­ное путешествие. Все. Хэппи-энд ли это? Соберет ли она себя по кусочкам? А самое главное — сможет ли дальше писать и как?