Я убийца

– Он как в пятницу на выходные ушел, так его и нет. Не появляется на работе, на звонки не отвечает. Как в воду канул!

– А как его зовут-то хоть? – Александр перелистнул листок блокнота.

– Компьютерщика-то нашего?

– Ну да, его.

– Так Максимов Максим Юрьевич. Душа-человек! Всем помогает, ни с кем не ссорится, его тут у нас все очень уважают. Тихоня такой, уже в возрасте – как-никак почти четвертый десяток. А умный! Что ни спроси – все знает. У нас тут без него просто ужас. Другого бы наш Цербер, – она снова кивнула в сторону директорского кабинета, – давно бы уволил за прогулы, а этого ждет. А может, просто запил он? С кем не бывает? Хотя вроде и непьющий был, – тут же ответила она сама себе.

– А где на них данные получить можно? На обоих?

– Так у меня и можно. Пойдемте. Я вам даже чаю могу согреть, если хотите.

– Штирлиц в юбке, твою мать, – еле слышно прошептал Александр, захлопнул блокнот и убрал его во внутренний карман куртки.

Сергей уже смаковал мысль о том, что у него появилась зацепка и что цепочка начала хоть как-то вытягиваться, смыкаясь разорванными звеньями в единое целое. «Вот почему три пальца. Руслан – первый. Осталось понять, кто еще. По пальцу за любовника. Но причем тут язык? Нужно теперь отыскать этих двоих плюс опросить еще тех, кто с ней общался. Интересно, что там у Пименова? Раскопал он что-нибудь интересное про миорелаксант?», – пронеслось все разом в голове у Сергея.

Глава XXV

Никем не любимый ребенок перестает быть ребенком:

он лишь маленький беззащитный взрослый.

Ж. Сесброн

Я провожу тыльной стороной ладони по правой брови, смахиваю капельку пота. Хотя на улице уже глубокая осень и в воздухе веет морозцем, мне жарко. Вместе с Петром и другими рабочими закидываем бревно на кладку, подгоняем его, осаживаем на место. Работников тут много. Где их Петр только находит? Косматая борода, ряса в опилках, хитрый прищур – прямо апостол собственной персоной, а начинает в душу лезть – самый что ни на есть демон. Все у него с какими-то загадками. Разрушенная давным-давно церковь потихоньку поднимается. Еще немного, и начнем класть переводы для потолков, которые будут уходить в купола. Но прежде необходимо выполнить сложную рубку. Петр ждет особо мастеровитого плотника, но тот все не появляется. С неба начинает моросить.

– А если он не придет?

– То одному Богу ведомо. Может, и не придет.

– Так чего народ держать? Давай в другой раз, – потирая руки и дыша на них теплым воздухом, говорю я.

– Может, ты и прав, – Петр окидывает взором стоящих внизу мужиков. – Все, ребята, спасибо за помощь! Отдыхайте!

Слышится ответная благодарность, легкий гомон, слова прощания, и народ начинает потихоньку расползаться.

– Погода мерзопакостная, – поднимая голову к свинцовым небесам, бурчу я.

– Пойдем чаю попьем. Там самовар должны были согреть. Как на это смотришь?

Я не отрываю взора от неба, ощущаю, как мое лицо покрывается моросью и небольшая капелька дождевой воды скользит по шее, вызывая мурашки по всему телу.

– А молоток не подкинешь, как в прошлый раз?

– Да Бог с тобой. О чем это ты? Не стоит меня вплетать во все это. Лучше пойдем чай пить, – он задирает рясу, чтобы не мешалась, и ловко соскакивает вниз. – Ну, ты идешь али как?

Я все еще наслаждаюсь тем, как маленькие и острые, словно иголочки, капельки покрывают кожу.

– Проходи, проходи. Тут, конечно, не хоромы, но жить можно.

Вхожу в наспех срубленную клетушку, где ничего нет, кроме стола, нескольких стульев и буржуйки в углу, в которую Петр шустро подкидывает несколько поленьев. Стою в ожидании и щелкаю пальцами, пока он разливает душистый чай на травах. Манящий запах заполняет небольшое пространство, и я машинально сажусь за стол.

– Я бы от чего покрепче не отказался, – со смехом говорю я и с прихлебом втягиваю в себя кипяток из стеклянного стакана. Лицо моего собеседника меняется: теперь он явно не похож на святошу.

– Мало тебе было?!

– Да брось, я пошутил.

Воздух становится гуще, а в комнатенку сквозь щели проникает ночная тьма и заполняет пространство.

– Забыл, для чего ты здесь?! Почему выжил?! – голос Петра звучит загробно, борода трясется, а глаза во мгле кажутся красными. – Вино бы вам жрать! А ты знаешь, что двое малолетних детей погибли по вине матери-алкоголички?!

Я опускаю стакан, зубы самопроизвольно начинают скрипеть. Петр привстает, опирается руками о столешницу.

– Ты переживаешь за смерть своих близких, пытаешься исправить то, что случилось, пытаешься повлиять на ход событий, искоренить несправедливость, алчность, предательство, похоть. Хочешь сам стать судьей вместо тех продажных, ряженых в мантии ничтожных кукол. Пытаешься судить их, пусть и таким зверским способом. Ты чистишь этот мир, словно санитар чистит гнойную рану больного от накопившейся внутри заразы. А теперь представь себе, что некоторые сами гробят самое святое – своими собственными руками, без раскаяния, без сожаления?!