Я убийца

Меня знобит: так бывает из-за гипоксии. Хочу возразить, но не могу, а он продолжает. Зверь во мне снова начинает пробуждаться.

– Галина Кудрина и ее благоверный супруг Роман нигде и никогда не работали, пьянствовали всю свою, если можно так сказать, сознательную жизнь, да еще и дрянь всякую по вене пускали. Зато умудрились нарожать, как это нередко бывает, двух прекрасных детишек, Костю и Илью.

– Зачем ты мне это рассказываешь? – хриплю пересохшим ртом, стараясь удержать чудовище внутри себя, но мой благодетель давит на больное.

– Затем, что я не для того здесь нахожусь, чтобы ты шпану по кустам резал, да бошки им молотком разбивал. Нужно расти, Максим, совершенствоваться. Ты же, в конце концов, хочешь отомстить за тех, кого потерял? А? Вижу, что хочешь. Тогда слушай. Слушай и запоминай! Однажды Галина оставила на столе снотворное, а четырехлетний Костя, увидев таблетки, принял их за конфеты, такие редкие в его жизни. Понимаешь?! Ребенок не может отличить лекарства от сладостей! И что происходит?! – он разводит руки в стороны. – Итог трагичен: ребенок умер, уснул вечным сном.

– Остановись. Хватит, – голова кружится, тошнота подступает к горлу. – Я знаю, к чему ты клонишь. Но с этим должны разбираться органы опеки, власти, в конце концов, но не я. Не я.

– О, как ты заговорил, Макс! Хорошо! Прекрасно! Но я скажу тебе вот что! Лишение родительских прав – это мера защиты детей, которая применяется только по решению суда. Понимаешь?! Суда! Ты ведь ощутил на себе его справедливость?

– Если я начну действовать... – качаю головой. – Все же зачастую даже самая плохая семья лучше, чем самый хороший детский дом.

– Тут я с тобой согласен, но это в том случае, когда есть хоть какая-то надежда! А здесь... После смерти ребенка семьей заинтересовались в отделе опеки и попечительства. Галине даже пригрозили лишением родительских прав, но, заметь, просто пригрозили. Одна смерть для них ничто. Как ты сам сказал, плохая семья лучше, чем хороший детдом. Но детдом лучше, чем смерть! Ну, так вот, Макс. Спустя год у этого отребья родилась дочь Вика. Но и ее жизнь в семье алкоголиков и наркоманов была недолгой. Полуторамесячную девочку вскоре нашли мертвой. Слышишь меня?! Вику нашли мертвой!

Его слова многократным эхом проносятся в моей голове. Рука сжимает стакан с чаем так сильно, что он лопается. Ладонь горит то ли от кипятка, то ли от порезов.

– Знаешь, что стало причиной смерти?!

Мотаю головой из стороны в сторону, разминая стекло в руке.

– Донельзя пьяная и обдолбанная мамаша накормила младенца грудным молоком, и малышка умерла от интоксикации.

– Чего ты от меня хочешь?

– Ты меня плохо слушал, Максим. У них остался еще двухлетний Илья.

– Какой же ты к черту священник, раз толкаешь меня на это? – хватаю его за шиворот, подтягиваю к себе и шепчу на ухо. – Ты ведь знаешь, что будет, когда я доберусь до них.

– Благословляю тебя, сын мой, – он будто смеется.

Боль в руке становится невыносимой. Я отталкиваю его от себя и вскрикиваю. Разбитый стакан лежит на полу, из руки хлещет кровь. Второй раз я калечу одну и ту же руку и снова о тот же предмет. Пугающая закономерность.

В комнатенке тепло от буржуйки и светло. Никого нет. Через секунду вбегает отец Петр. Я шарахаюсь от него в сторону, словно черт от ладана, зажимая порез рукой.

– Господи! Как же тебя так угораздило-то? Дай посмотрю! Оставить тебя нельзя ни на минуту.

Опешив, смотрю, как он ловко отрывает полоску от полотенца и заматывает мне ладонь.

– Прижми туже, а я принесу бинты да зеленку. Надо же рассадил-то как. Эх ты, растяпа. Да чего смотришь-то так на меня? Держи сильнее, чтобы кровь перестала идти. И крестик свой убери за пазуху, а то вывалился, – он выскакивает на улицу.

– Это не крестик! Это паук! Подарок сына!

Ведь у меня травма головы, я умирал несколько раз. Чего удивляться происходящему? Присаживаюсь на стул, ногой задвигаю осколки стакана под стол. Передо мной, оказывается, лежит старая газета. Странно, почему не заметил ее сразу? Мое внимание приковывает заголовок «Ребенок умер, отравившись грудным молоком пьяной матери». Чуть ниже вырван клочок. Зачем-то лезу в карман и нащупываю там бумажку, вынимаю и разворачиваю. На куске газетного листа написано простым карандашом: «ул. Пролетарская, дом 74. Кудрины Галина и Роман». Зверь внутри меня заходится безумным смехом.