Я – убийца

— Вы нравитесь Карине, — начал разговор Симон. — А Карина нравится мне. Так что я ничего против вас не имею. — Мальчик подтянул колени и сложил ноги под одеялом по-турецки. — У нее сегодня выходной?

— Э-э-э, нет. То есть я не знаю. — Штерн медленно пододвинул стул к единственной кровати, стоящей в палате, и сел. Симон заметил, что адвокат бы одет почти так же, как позавчера, когда они встретились на заброшенной фабрике. Вероятно, в его шкафу висело несколько темных костюмов.

— Вам нехорошо? — спросил он.

— Почему?

— Карина сказала бы, что вы выглядите неважнецки.

— Я плохо спал.

— Разве из-за этого сердятся?

— Иногда.

— А, я знаю, что вам мешает. Извините. — Симон потянулся к ящику прикроватной тумбочки и вытащил парик из натуральных волос. — Позавчера вы даже не заметили, верно? Это мои настоящие. Мне обрезали их, прежде чем профессор Мюллер начал работать чернильным ластиком.

— Чернильный ластик?

Умелым движением Симон нахлобучил парик, прикрыв им нежный пушок у себя на голове.

— Да, иногда они обращаются здесь со мной как с малышом. Я, конечно, знаю, что такое химиотерапия, но главврач объяснял мне это, как трехлетнему. Сказал, что у меня в голове находится большое темное пятно, а таблетки, которые я принимаю, сотрут его. Как ластик для чернил.

Симон проследил за взглядом адвоката, который изучал полочку рядом с кроватью.

— Интерферон я больше не принимаю. Врач считает, что сейчас можно обойтись и без него. Но Карина рассказала мне правду.

— Что именно?

— Побочные эффекты очень опасны. — Симон слегка улыбнулся и быстро приподнял парик. — Нельзя уничтожить эту штуку, не убив при этом меня самого. Четыре недели назад я даже заболел воспалением легких, и меня перевели в отделение реанимации. После этого больше не было ни химио-, ни лучевой терапии.

— Мне очень жаль.

— Мне нет. Сейчас у меня хотя бы не идет кровь из носа, а тошнота бывает только по утрам. — Симон сел в кровати и подоткнул себе под спину подушку-цилиндр. — А теперь вопрос вам, — сказал он, пытаясь подражать взрослым, которых видел в детективных сериалах по телевизору. — Вы возьметесь за мое дело?

Адвокат засмеялся и впервые выглядел как человек, которого можно полюбить.

— Еще не знаю.

— В общем, дело обстоит так. Я боюсь, что сделал нечто нехорошее. Я не хочу…

«…умереть, не зная, правда ли я виновен», — хотел сказать он. Но взрослые всегда так странно реагировали, когда он заговаривал о смерти. Они грустнели и гладили его по щеке или быстро меняли тему. Симон не договорил, решив, что адвокат и так его понял.

— Я пришел, чтобы задать тебе несколько вопросов, — поспешно произнес Штерн.

— Валяйте.

— Ну, я хотел бы знать, что ты делал в свой день рождения.

— Вы имеете в виду сеанс регрессивного гипноза у доктора Тифензее?

— Да, именно. — Защитник по уголовным делам раскрыл блокнот в кожаном переплете и приготовился записывать маленькой ручкой. — Я хочу знать об этом все. Что ты там пережил и что еще знаешь о трупе.

— О котором трупе? — Симон перестал улыбаться, когда на лице Роберта Штерна отразилось замешательство.

— Мужчины, которого мы нашли. Которого ты… э-э-э…

— А, вы о том парне, которого я зарубил топором, — ответил Симон с облегчением, что недоразумение прояснилось. Только его адвокат казался по-прежнему озадаченным. Поэтому Симон попытался ему все объяснить и закрыл глаза. Так получалось лучше всего, когда он хотел сосредоточиться на голосах, звучавших у него в голове, и на ужасающих картинках, которые становились отчетливее после каждого обморока.

Задушенный полиэтиленовым пакетом мужчина в гараже.

Кричащий ребенок на плите.

Кровь на стенах автофургона.

Он был в состоянии вынести эти сцены только потому, что все это случилось давно. Десятилетия назад.

В какой-то другой жизни.

— Существует не один труп, — тихо сказал Симон и снова открыл глаза. — Я убил много людей.

4

— Подожди. Не торопись так, помедленнее, расскажи все по порядку.

Штерн подошел к подоконнику и коснулся пальцами рисунка, приклеенного к стеклу. Симон нарисовал восковыми мелками удивительно выразительную церковь, перед которой сочно зеленела лужайка. По какой-то причине он подписал картину «Плуто».

Штерн снова повернулся к мальчику.

— У тебя эти… эти плохие воспоминания, — Штерн не сумел подобрать более подходящего слова, — бывали и раньше?

Он спрашивал себя, как объяснить этот разговор кому-то непосвященному. Симон, видимо, верил не только в реинкарнацию, но и в то, что он серийный убийца.

— Нет. Только со дня рождения. — Мальчик схватил с тумбочки упаковку сока и вставил трубочку в отверстие. — У меня еще никогда не было сеанса регрессии.

— Расскажи-ка об этом. Как именно все происходило?

— Было весело. Только пришлось снять мои новые кеды — это глупо.

Штерн улыбнулся Симону в надежде направить его на более интересные аспекты.

— Доктор работает в классном доме. Он сказал мне, что поблизости стоит телебашня, но я ее не видел, когда мы там были.

— Он тебе давал что-нибудь, пока ты находился у него в клинике?