Я убийца

– Лика, наверное, у Вадика задержалась. Она так трогательно заботится о супруге. Ведь он у нее не первый муж. Вы, может быть, не помните такого актера – он фигурял под псевдонимом Кефиров? Спился и рано умер. Злые языки уверяют, что от того и скончался, что ударил по печени – однажды утром попытался спросонок выпить обыкновенного кефира. А с непривычки. Яд! У нас, актеров, случается и такое. Пардон.

– Вадим Викторович женат на Лилии Никитичне? – покраснел Гордеев и посмотрел на часы.

– Может быть, она не совсем счастлива с ним в супружестве? Как говорится, в женской доле, – участливо спросил адвоката Андрей Андреевич. – Она у нас – натура богатая, сложная! От природы награждена многими добродетелями и совершенствами.

– Вот напасть! Я же опоздал! Андрей Андреевич, простите меня, ради бога. Было так интересно, что я забыл совершенно! У меня же начинается судебный процесс по одному гражданскому делу! Могут из-за неявки сторон перенести рассмотрение дела. Ах, что я за растяпа! Совсем из головы вон!

Юрий вскочил и поспешил на выход. Дернул за ручку – заперто.

Андрей Андреевич невозмутимо поднялся и распахнул перед суетящимся адвокатом тяжелую дубовую дверь:

– Чтобы случайные люди не заходили, у нас ручка открывается поднятием вверх. Что прикажете передать Лилии Никитичне?

– Я ей домой… вечером позвоню. – Не поднимая головы, смущенный и раздосадованный Гордеев проскочил в коридор.

Народного артиста России Оголенского нисколько не удивило то, что адвокат Юрий Гордеев знает номер ее домашнего телефона.

Глава 18.

Убитый Газаевым очнулся от холода. Собственно, он еще не ощущал, что очнулся, потому что не чувствовал тела, а когда в головной мозг не поступает ни одного сигнала от рецепторов, пронизывающих всего человека от кончика носа до пяток, это и называется смерть. Но мозг ожил и уже рисовал зрительные образы: зеленые круги, полусферы, спирали, просто разноцветные пятна преимущественно холодных цветов – синего и зеленого, что означало потерю крови организмом и, как следствие, недостаток кислорода для нормальной работы мозга. Ненормально, но он работал. Как прогревается машина перед движением и все более уверенно набирает мощность двигатель, так и его мозг наращивал обороты. Хаотичное движение образов замедлилось и даже до некоторой степени упорядочилось, затем побледнело и уступило место ровному фону. Он стал ощущать боль в плече и боку. Попробовал двинуться и снова потерял сознание. Второй раз очнулся сравнительно скоро и сразу, потому что увидел свет, а главное – услышал звуки, которые не может издавать природа. Это была коллективная молитва мусульман. Отсюда до лагеря метров триста, и в тишине занимающегося утра можно было различить даже отдельные слова на арабском.

Почему они не подошли и не добили? Почему оставили лежать? Что произошло после того, как он упал? Вопросы ворочались в его голове, как по весне медведь в берлоге.

Сейчас они погонят их снова сюда. Они будут в ста восьмидесяти метрах ниже по склону. Вдруг какой-нибудь черномордый захочет взглянуть? Только лежать. Не шелохнувшись. Не меняя позы. Ведь меня не взяли, бросив как падаль. Ну и пусть считают падалью.

Убитый слышал, как вниз на строительство долговременной огневой точки подтянулись рабы и их охранники. Застучали лопаты и заступы. Закипела работа. А он вдруг вспомнил рассказ русского писателя из времен русско-турецкой войны, когда раненый солдат очнулся на поле боя среди груды тел и лежал там почти двое суток. Санитары, которые обходили тела часом раньше, посчитали его мертвецом. Войска ушли далеко вперед, и он с тоской понимал, что похоронная команда прибудет не скоро, а может, в горячке наступления и вообще забудет это место. За двое суток труп лежащего рядом и убитого им турка начал раздуваться на солнце. В его сторону дул ветер, и смрад от гниющего тела донимал больше, чем рана.

Он не хотел, чтобы с его телом стало то же самое.

Его, лежащего сейчас на склоне горы с раздробленным плечом и вырванным в боку куском мяса, больше всего интересовала фамилия писателя. Интересовала мучительно, как будто от этого зависела собственная жизнь. От обиды на свою память до крови закусил потрескавшиеся губы.

Лежа на южном склоне, он понимал, что самое трудное впереди. Солнце встанет в зенит, и тогда на смену ночному холоду, которого он, впрочем, не чувствовал, и утренней прохладе, которую ощущал, придет жара. И никакой свежий ветерок с горных вершин не остудит неподвижно лежащее тело. Неизбежно захочется пить. Лучше бы уж потерять сознание взаправду. Но теперь сознание не уходило. Главное – лежащий на склоне знал физические возможности своего организма. Знал, что будет сопротивляться смерти каждой своей клеточкой и потому она, смерть, будет долгой и особенно мучительной.