Я убью тебя, менеджер

– Мы как-то в журнале разворот делали, про городской морг, – начал рассказывать Миша. – Так у нас фотограф отчудил – на всех семи картинках, где трупы видно было, один, самый заметный, со вскрытой грудной клеткой, позы менял. То, понимаешь, руки раскинет, то голову об локоть обопрет, а то и «фак» в объектив покажет. Но все реалистично было сделано, без пошлости…

– О-о-о!

Третье место в нашем с Мартой ряду оказалось свободно, но вот такое же место сзади, рядом с Берутли и Мишей, было занято грузной круглолицей теткой, которая, возмущенно застонав, разразилась негодующей речью:

– Послал Бог попутчиков! Кроме как о трупах, вам поговорить не о чем?

Я спиной почувствовал, как зачесался язык у Берутли, – его пивом не корми, дай кого-нибудь подразнить.

– Берутли, молчать! – хором выкрикнули мы все трое, не сговариваясь, и сзади донеслось обиженное сопение:

– Да я и не собирался ничего говорить. Просто, важно что, – тут же продолжил Берутли, явственно ухмыляясь. – Если наша «тушка» брякнется еще в районе Ленобласти, то Гоша к нам на стендап успевает.

– Боюсь, в этом случае Гошу будет ждать разочарование. Испортим мы ему картинку, – не выдержал я. – Только он уляжется среди наших теплых тел, как эти тела зашевелятся и из последних сил начнут передавать в камеру приветы маме…

– О-о-о-о! – зарычала тетка сзади, и я почувствовал, как она тяжело встает и выбирается в проход. – С вами до Туниса я живой точно не долечу, – забормотала она, забирая вещи и отправляясь к свободным местам в хвост салона.

Марта посмотрела на меня укоризненно, но ее глаза улыбались, и я тоже ухмыльнулся ей в ответ. Тогда она прыснула:

– Представила себе, как Миша надсадно передает в камеру привет Камминг, а та вдруг прилетает, в голубом вертолете…

Наш самолет вдруг нервно задрожал и камнем ухнул вниз.

У меня замерло сердце и затрепетал в коленках какой-то неизвестный доселе механизм. Марта, оборвав себя на полуслове, откинулась на спинку кресла и закрыла глаза.

Я с тревогой посмотрел в иллюминатор. Мы действительно падали.

По салону, из хвоста в пилотскую кабину, пробежала стюардесса с бледным, вытянутым лицом, и я понял, что шутки кончились.

Мы еще падали, когда стюардесса пошла назад, и я увидел у нее в руках початую бутылку водки. Возле нашего ряда стюардессу качнуло – и вовсе не потому, что дрогнул самолет. Самолет как раз прекратил падение, снова принявшись жужжать двигателями, как ни в чем не бывало.

Я посмотрел стюардессе в лицо и увидел, что она совершенно пьяна.

– Да-а-а, – с явным осуждением протянул сзади Берутли и заорал уже на весь салон: – Летайте, граждане, самолетами «Аэрофлота».

Стюардесса, конечно, услышала, закусила губу, выпрямилась и решительно шагнула вперед. Я, повинуясь первому порыву, вынул бутылку у нее из рук, но она, похоже, этого даже не заметила, неуверенно, но споро вышагивая дальше в хвостовую часть салона.

Когда она скрылась за занавесками, я гордо показал друзьям свой трофей – пол бутылки «Столичной».

– Я так понял, она с пилотами бухала, – уже спокойно резюмировал Берутли, и Марта закатила глаза к потолку:

– Чтоб я еще хоть раз полетела российской авиакомпанией!

– Можно подумать, бухают только в России, – вступился вдруг за родину Миша.

– За штурвалом, думаю, пьют только у нас, – не согласилась Марта.

– А знаешь почему? – спросил я, внезапно разозлившись. – Потому что они уверены, что все будет шито-крыто. Даже если сейчас Берутли достанет камеру и снимет весь этот бардак, ни один телеканал и ни одна российская газета об этом не расскажут. Потому что знают – следом явятся адвокаты компании и засудят насмерть.

– Да ладно, – недоверчиво отозвался сзади Миша. – Пленку можно будет в суд представить…

Я повернулся к нему лицом:

– Миш, я последние два месяца из суда не вылезал. Уверяю, если судья не захочет, он просто не станет приобщать твою пленку к материалам дела. Скажет, к примеру, что, по его мнению, это несущественно. И все, трендец – ты платишь им столько, сколько они напишут в иске, и потом еще подробно каешься во всех грехах, что тебе перечислят. Они сочинили такие законы, что об российских журналистов можно ноги вытирать.

При этом, суки, сами же возмущаются – почему, дескать, пресса у нас такая сервильная.

– А кто это – «они»? Кто это все придумал? – спросила Марта, внимательно глядя на меня.

Я пожал плечами:

– Ну, законы у нас в стране депутаты федерального парламента сочиняют. Значит, это их работа.

– Опять двадцать пять, – раздалось спереди, и к нам с переднего ряда повернулось одутловатое и отчаянно розовое мужское лицо:

– Вы, господа, ошибаетесь! Законы у нас замечательные! А вот практика их исполнения – действительно отвратительная.

Мужик сладко улыбнулся мне и особенно сладко – Марте, но я только нахмурился в ответ, и он продолжил:

– Позвольте представиться – депутат Государственной думы Петр Квашенниников собственной персоной. Заметьте, я как раз тот, кто выступает за либерализацию законодательства, а не за его ужесточение.