Я уезжаю!

ПЯТЬ УТРА, В СТУДИИ А никого, кроме нас с Варфоломяу. Ни разу в жизни я не вставала по своей воле в столь ранний час. На самом деле я встала еще раньше, подгоняемая жгучим желанием поскорее начать картину, которая отобразила бы все мои чувства к Каллуму. Еще в самом начале занятий Айне напомнила нам, что свободное время в студии – это «привилегия». И предоставляется она студентам в последнюю неделю программы, чтобы те могли продемонстрировать полученные навыки и применить их в своем творческом подходе. Что бы это ни значило.

Айне все время твердит о «связи между эмоциями и творчеством». Вспоминая о четверном сальто, которое мой желудок совершил при виде поднимающегося на холм Каллума, я понимаю, что именно он – мое вдохновение. Сама картина будет абстрактной, я в этом уверена, а вот детали пока представляю не совсем четко. Холст я решаю покрыть зеленым, как трава, на которой мы лежали, а в тех местах, где краска еще не подсохла, пройдусь сухой кистью для придания текстуры. Этот прием нам показал Деклан несколько дней назад.

Я оглядываюсь на картину Мейви, она уже близка к завершению. Это автопортрет в оранжевых тонах, черты лица представлены в виде геометрических фигур. Мейви не только великолепная художница, но еще и проста в своем великолепии.

Я вынуждаю себя отвести взгляд от ее картины и посмотреть на слова, выведенные на стене причудливым почерком Айне: «НО ГЛАВНОЕ: БУДЬ ВЕРЕН САМ СЕБЕ».

Как же ты прав, Полоний. Я отворачиваюсь к своему холсту, который за предыдущие шесть с половиной секунд стал выглядеть еще хуже. Но я делаю глубокий вдох и, погрузившись в звучащий тяжелый металл, продолжаю рисовать.

– Потихоньку заканчиваем, – несколько часов спустя говорит нам Айне, выключая музыку.

Под ногами кружит и трется Варфоломяу, словно таким образом выпрашивает награду за то, что не отвлекал нас от работы.

Моя картина не идеальна, но определенно хороша. Приятно выйти из зоны комфорта и нарисовать что-то, что действительно может украсить музей, а не только страничку на «Тамблере». Никогда раньше я не работала с абстрактной живописью. А теперь с каждым ударом сердца проговариваю про себя слова Деклана, особо выделенные им: структура, пространство холста, контраст, композиционный центр. Слова, которые раньше были непонятными и сбивали с толку, теперь обрели смысл. Я мысленно возвращалась к тому, что испытывала рядом с Каллумом, и выплескивала эти эмоции на холсте. Может, это и значит быть художником. Возможно, у меня все получится.

Позади нас расхаживает Айне и комментирует наши работы. Тесс порвала старые газеты и, приклеив кусочки на холст, покрыла краской. Тем самым ей удалось создать интересную фактуру.

– Чудесно, – замечает Айне. – Очень хочу посмотреть, что у тебя получится.

Тесс вся сияет. У нее хорошая работа, но мне на самом деле не терпится услышать, что же Айне скажет, подойдя ко мне. Мой прогресс очевиден. Это лучшее, что я сотворила за время пребывания здесь. Мне казалось, будто моя кисть движется сама по себе, смешивая цвета и создавая узоры, о которых я даже не помышляла до этой программы.

– Нора, – начинает Айне и сглатывает. – Хм.

Ее бусы угрожающе позвякивают. Кто-то откашливается.

– Что скажете? – спрашиваю я.

– Ну. Мне кажется, можно добавить немного глубины.

Глубины? Это она о чем? Это же абстрактная картина. Какая еще глубина?

– Это абстракция, – поясняю я.

– Да, я вижу.

Я не отвечаю, и она продолжает:

– Я вот что тебе скажу: если ты действительно хочешь в будущем добиться значительных успехов в своем творчестве, то тебе придется пожертвовать быстрыми результатами ради создания чего-то более стоящего, требующего больше времени.

Тесс сочувственно глядит на меня, и мне хочется врезать ей. Мне хочется врезать каждому.

– О… – все, что мне удается из себя выдавить.

– Но это неплохо! – быстро добавляет Айне при виде моего лица. – Просто, на мой взгляд, тебе стоит определиться, каким именно художником ты хочешь быть.

– О… – повторяю я.

– У меня предчувствие, что ты не сумеешь максимально развить свой творческий потенциал, если и дальше будешь воспринимать искусство так… линейно.

Я не понимаю ее слов или просто заглушаю их – отгораживаюсь от того же, что всю жизнь нашептывает мне голос в голове.

Я ни разу не слышала, чтобы Айне критиковала чью-то работу. Строже всех она была к Роджеру: сказала ему для восхода солнца использовать более теплую цветовую гамму. А теперь она буквально сообщает, что мне не быть художником. Я борюсь с желанием выплеснуть свою палитру на холст, окончательно испортив картину. Айне одаривает меня улыбкой, будто оказала мне услугу, и переходит к чертовой идеальной картине Мейви.

Мои глаза и щеки пылают. Будь у меня волшебный джинн, я бы в первую очередь пожелала провалиться сквозь землю. Второе и третье желания были бы теми же самыми, дабы убедиться, что он меня расслышал. Я чувствую, что если останусь в студии, то расплачусь. Мне нужно выбраться отсюда.

– Что-то мне нехорошо, – бормочу я и, схватив картину, выбегаю прочь.