Я ухожу

Но это легче сказать, чем сделать. Медсестра Брижит, великолепно и вполне пропорционально сложенная, занимает, тем не менее, почти все ложе, оставляя место разве что для чужой руки. И потеснить ее никак не удается. Собравшись с духом, Феррер решает поступить иначе — со всей возможной деликатностью улегшись на медсестре сверху. Однако Брижит разражается недовольными стонами. Она отвергает этот вариант, брыкаясь так ретиво, что на минуту Ферреру кажется: все, пропало дело! Однако мало-помалу, к его радости, медсестра наконец расслабляется. И дело идет, хотя идти оно может только в весьма суженных границах, ибо размеры койки допускают строго ограниченное число комбинаций, а именно: один партнер на другом, правда, при этом они еще меняются местами и даже направлениями, что уже неплохо. Спешить им некуда — все-таки нынче воскресенье, — и они стараются вовсю, они увлекаются так, что выходят из каюты только в десять часов.

А было и впрямь воскресенье, настоящее воскресенье; это чувствовалось даже в воздухе, в небе, где несколько разрозненных стаек бакланов парили еще более лениво, чем обычно. По пути на мостик Феррер встретил матросов, выходивших из корабельной часовни, а среди них радиста, не скрывавшего горечи поражения. Но Феррер был уже недалеко от цели своего путешествия, и через пару часов радист счастливо отделался от соперника, который, достигнув пункта назначения, распрощался с капитаном и его штабом на мостике, вернулся в каюту и собрал багаж.

Ледокол доставил Феррера в Уэджер Бей и сразу же отчалил. В тот день над морем лежал непроницаемо густой, тяжелый, низкий, как потолок, туман, скрывший окрестные горы и даже мачты судна, но в то же время источавший какой-то странный живой свет. Стоя на причале, Феррер глядел вслед «Смородиннику»; корабль таял в этом мареве, его грузные формы превращались в очертания, а те, в свою очередь, в смутные пунктиры, которые в конце концов бесследно исчезли вдали.

Ферреру не очень хотелось задерживаться в Уэджер Бей — поселке, представлявшем собой кучку сборных бараков из грязного шифера, с крошечными оконцами, где за пыльными стеклами едва теплились огоньки. Между этими строениями, сгруппированными вокруг мачты, шли зигзагами узкие темные проулки, сплошь в наледях, сугробах и сосульках; перекрестки были завалены железным ломом, цементными глыбами и ломкими обрывками целлофана. Флаг, заледеневший правильным четырехугольником, как белье на морозе, содрогался и трещал на верхушке мачты, чья тень доползала до узкой вертолетной площадки.

С этой-то площадки Феррер и улетел рейсом на Порт Радиум вертолетом Сааб-340 Ситилайнер, расчитанным на шестерых пассажиров, но имевшим на борту, кроме него, только инженера из города Эврике. Спустя пятьдесят минут Феррер встретился в Порт Радиуме, похожем на Уэджер Бей, как нелюбимый брат-близнец, со своими проводниками. Это были местные жители, зовущиеся Ангутреток и Напазикодлаки, облаченные в стеганые пуховики на синтипоне, в «дышащее» капиленовое белье, в фосфоресцирующие комбинезоны и рукавицы с подогревом. Уроженцы округа, ближайшего к Тукгойяктуку, они отличались теми же параметрами, что и их земляки — приземистые, толстенькие, коротконогие, с маленькими изящными ручками и круглыми безбородыми лицами смугло-желтого цвета, с широкими скулами, прямыми черными волосами и ослепительными зубами. Познакомившись с Феррером, они тотчас представили ему своих ездовых собак.

Собаки, в тот момент дремавшие в загончике вокруг вожака, грязные, лохматые, с засаленной черно-желтой шерстью, отличались крайне мерзким нравом. Они не любили хозяев (которые, надо сказать, платили им тем же и никогда не ласкали), но притом явно не переносили и друг друга: во взглядах, которыми они обменивались, сквозили только зависть и жадность. Феррер довольно скоро понял, что ни один из этих псов, даже отдельно взятый, не склонен к контактам. Услышав свою кличку, он едва поворачивал голову и, убедившись, что ему не перепадет ничего съестного, отворачивался. Когда его понукали к работе, он и вовсе не реагировал, и его угрюмый взгляд исподлобья говорил: при чем здесь я, обращайтесь к вожаку! Вожак же, проникнутый важностью своей миссии, также начинал ломаться, обращая к людям то гневный взгляд работника на грани стресса, то рассеянный взор секретарши, занятой маникюром.

Экспедиция тронулась в путь в тот же день, и вот она уже далеко. Люди запаслись универсальными карабинами Севедж-116, биноклями 15/45 со стабилизатором изображения, ножами и кнутами. У Напасеекадлака рукоятка ножа сделана из «ооси-ка» — кости из моржового полового члена; этот гибкий, упругий, пористый материал незаменим, особенно когда дело доходит до хорошей драки. Нож Ангутретока менее традиционен, это White hunter-II Puma, с рукояткой из кратона.