Я ухожу. Прощай навеки. Твоя душа.

 А из трещины пробивается чахлый, но веселый сиреневый цветок… Или он не знает, что уже наступила осень?

 Мне холодно…

 Мама, мне холодно!

 

***

 

 Это сон.

 Я знаю, это — сон.

 Я всегда знала, что это — сон.

 Это навязчивый сон, в котором я иду по аллее, по той самой аллее из моего детства, утопающей в белесом мареве, как в бездне.

 Я не могу дойти до ее конца.

 Мне страшно дойти до ее конца.

 Я должна дойти до ее конца…

 У нее нет конца…

 Это ужасно…

 Я иду по дорожке, испещренной трещинами, как шрамами или морщинами, совершенно одна, в оглушающей тишине, в тумане… Я плыву вдоль этой аллеи как холодная немая рыба. Я не знаю, куда. Но я знаю, что эта аллея нигде не заканчивается.

 Аллея, которая нигде не заканчивается…

 Но нет, это ложь. Я знаю, что она закончится. И это — самое ужасное.

 Самое ужасное, что она закончится.

 Самое ужасное, что я это знаю.

 Самое ужасное будет там, где она закончится.

 Все остальное — мой сон…

 

***

 

 - Что там с предлежанием?

 - Да нормально лежит. Только, может, покесарим дамочку? Схваток нет совсем.

 - Да не. Сейчас инфузию сделаем, выстрелит так, что младенец до Бухареста долетит, не поймаете.

 - Что–то не нравится она мне…

 - Мне тоже. Морда у нее не очень.

 - Да я не о том. С давлением у нее что–то… И на сердце посмотри…

 - Ничего. У меня и не такие доходяги рожали. Нормально все будет. Сестра, готовьте окситацин.

 

***

 

 Начинается дождь.

 Он накрапывает бесшумно, вкрадчиво, исподволь. Отмеряя время. Отмеряя жизнь. Отмеряя вечность.

 Он рисует что–то на моем лице.

 Он что–то пишет на моем лице. Но я не могу прочитать, что. Да если бы и мог, вряд ли я захотел бы это читать, потому что письмена дождя читать страшно. Он знает слишком многое, чтобы избежать искушения поделиться своим знанием со всеми. А я не хочу знать так много. Я не хочу быть как дождь.

 Мне холодно.

 

***

 

 Я еще никогда не заходила так далеко по этой аллее.

 О, Господи, какой туман! Он обволакивает, впитывает меня, впитывает звук моих шагов, звук моего дыхания… мою жизнь…

 Мне надо остановиться, я знаю это. Нельзя пройти эту аллею до конца. Невозможно пройти эту аллею до конца.

 Но я не могу остановиться.

 Дождь…

 Редкий, бесшумный… Как вечность… Как конец всего…

 Как тогда, четырнадцать лет назад…

 

***

 

 - Давление?..

 - Низкое. Сто… Черт, мне это не нравится. С ней что–то происходит, а я не пойму, что.

 - Что ты паникуешь, Нику? Давай, не заводись сам и не заводи других.

 - Может, лучше позвонить Петру? Десятью минутами раньше начнем, десятью минутами позже…

 - Брось, дружище, не суетись. Профессор сидит где–нибудь в пивнушке сейчас и ему хорошо. Не суетись. Случай не такой уж сложный. Все будет нормально, Нику, отстреляемся за полчаса.

 

***

 

 Я лежу на холодном асфальте. Теперь он еще и мокрый.

 Дождевые капли стекают по моему лицу холодными гусеницами. Холодными червяками, обгладывающими веки, губы, щеки…

 Четырнадцать лет. Ровно четырнадцать лет. День в день.

 Пять тысяч сто тринадцать дней.

 У меня было время научиться считать дни.

 У меня было время научиться считать года.

 Дни и года — дождевые капли.

 Мне холодно!..

 

***

 

 Это лежит там, впереди, в десятке шагов. Там, где аллея то ли заканчивается, то ли обрывается, то ли уходит в вечность, растворяясь в тумане и времени.

 Это лежит посреди дорожки, на почерневшем асфальте, едва различимое в тумане. Я не знаю, что? это такое, но нисколько не сомневаюсь, что это — конец.

 Я считаю шаги. Через… тринадцать… двенадцать… одиннадцать… шагов… десять… я приближусь… девять… и увижу… восемь… Боже, боже!… семь… Спаси меня… шесть… сохрани… пять… и помилуй…

 Четырнадцать шагов…

 Вот оно…

 Но это же…

 

***

 

 - Моросит… Ну и погодка нынче. А туман–то какой!

 - Давление падает… Сердце… Может быть, дать ей эпинефрин?

 - Какого черта, Нику, ты с ума сошел?

 - Где носит этого чертова реаниматолога?!

 - Где, где… Не знаешь, что ли? С Илинкой, в сестринской, трахаются.

 - А тебе не кажется, что ему надо бы здесь быть?

 - Нику, не будь занудой, я тебя умоляю… Ты же не в клинике в Бухаресте. И даже не в Тимишоаре. Ты в Корабии… Ну все, давайте… С Богом!

 

***

 

 Я слышу ее шаги. Ее шаги. Наконец–то! Наконец–то ты пришла ко мне!

 За мной.

 Как долго ты шла, как долго!

 Я ждал. Терпеливо.

 У меня было достаточно времени, чтобы научиться терпеливо ждать…

 Мама!.. Мне холодно…

 

***

 

 Четырнадцать шагов пройдены…

 Я наклоняюсь, приседаю на корточки…

 Это — кукла. Старая, старомодная, видавшая виды. Да, такие куклы были в моем недолгом детстве.

 Тем более, что это она и есть…

 Конечно, это она — моя… как ее звали?… Кажется, Ленута… или Луминита?.. Не помню… Четырнадцать лет прошло.

 Но это она, та самая, которую я положила Милошу. Вместе с Милошем. Когда… Когда…

 Я опускаюсь на колени, на холодный и мокрый асфальт, заглядываю кукле в лицо.

 Ее глаза поворачиваются, сдвигаются в мою сторону. С легким деревянным механическим стуком.

 - Ма–ма…

 Разве моя Ленута была говорящей?.. Не помню… Нет, скорей всего.

 - Ма–ма…

 О, Господи, этот голос я узнала бы из миллиона!..

 - Ма–ма…

 Механический и безжизненный, но это — голос моего сыночка!

 - Милош!

 - Ма–ма…

 - Милош, сынок!

 - Ма–ма…

 - Мама пришла, Милош. Мама пришла. Она здесь.

 - Ма–ма…