Я украл Мону Лизу

– Господа, я буду краток. То, что мы услышали из уст Винченцио Перуджи, вполне достаточно для его оправдания. Мой подзащитный является психически ненормальным человеком с ярко выраженной клиникой. Он страдает галлюцинациями параноидного синдрома. Обладая повышенной внушаемостью, он забирал картину из Лувра под воздействием голоса извне, внушавшего ему вернуть ее Италии. Так что ни о каком дальнейшем заключении не может быть и речи, а потому я требую немедленно оправдать подсудимого и направить его на лечение в психиатрическую клинику. За свои действия он не может нести ответственности. – Выдержав паузу, адвокат победно осмотрел присутствующих, задержал взгляд на присяжных. Повернувшись к судье, продолжил: – И вот я вас хочу спросить, господа… Даже если хотя бы на минуту допустить, что мой подзащитный не страдал маниакально навязчивыми идеями, толкавшими его к преступлению, и исходить из того, что ограбление совершено только лишь затем, чтобы передать Италии один из величайших шедевров, которые когда-либо были созданы человеком, разве его действия не внушают уважения к его патриотизму и не требуют от нас всех понимания и снисхождения к его поступку? Если вы хотите вынести приговор патриоту Италии, то он должен быть самым снисходительным и самым мягким. У меня все, ваша честь.

Адвокат вернулся на место. В зале послышались сдержанные хлопки, прервавшиеся после стука молотка судьи.

– Прошу тишины, господа. – Потом, неожиданно поднявшись, объявил: – Суд удаляется на совещание.

Совещание длилось недолго. Ровно столько, чтобы мужчины смогли поделиться впечатлениями от состоявшегося заседания и выкурить по сигарете, а женщины – сходить в дамскую комнату припудрить носы и выпить чашку кофе в ресторане, расположенном этажом ниже.

Торжественно, преисполненный собственной важности, в комнату вошел судья. Довольное разрумянившееся лицо позволяло предположить, что он для усиления аппетита выпил аперитив. Так что обе стороны провели перерыв не без пользы для собственного желудка.

– Суд постановил, – значимо и торжественно заговорил судья, – принимая во внимание все смягчающие обстоятельства, Винченцио Перуджи оставить под стражей на один год и пятнадцать дней. Заседание закончено, господа.

В этот раз удар молоточка был громче прежнего. Один из полицейских подошел к Перуджи и, не сказав ни слова, защелкнул на его запястьях наручники. После чего полицейские взяли его под руки и под сдержанные аплодисменты собравшихся вывели из зала заседаний.

Никто из присутствующих не обратил внимания на бородатого ссутулившегося старика в сером пальто, поднявшегося с последнего ряда. Подправив седые волосы, неровной волной спадающие на узкий воротник, он надел шляпу и, сгорбившись, неторопливой походкой старого человека направился к выходу. Зрители неохотно, как если бы ожидали продолжения, вставали со своих мест и двигались к распахнутым дверям.

– Жаклин, вам не кажется, что подсудимый выслушал приговор с той самой загадочной улыбкой, что блуждает на устах «Моны Лизы»? – обратился к миловидной женщине крупный мужчина в дорогом драповом пальто.

– Именно так, господин главный редактор.

– К завтрашнему дню я жду от вас репортажа из зала суда.

– Сделаю, господин главный редактор, – поспешно заверила Жаклин.

– «Пари-Журналь» должна быть первой. Надеюсь, что о сегодняшнем решении суда будет знать весь Париж.

Репортеры и журналисты устремились за полицейским, уводящим Винченцио Перуджи из зала суда, в желании запечатлеть его сразу после вынесения приговора. У входа подсудимого поджидала толпа репортеров, энергично щелкающих затворами фотоаппаратов. Деликатно, стараясь не зацепить расставленные треноги, полицейские пробирались через толпу собравшихся к полицейскому автомобилю.

На Жаклин и ее пожилого спутника никто не обратил внимания. Старик, подставив руку, помог Жаклин войти в карету, поджидавшую неподалеку от входа. А потом неожиданно для своего преклонного возраста ловко взобрался по ступенькам и сам, удобно разместившись на креслах, обшитых грубым драпом.

– Поехали, голубчик, – громко выкрикнул старик через распахнутое окно, продолжая наблюдать за тем, как полицейские, поддерживая Перуджи под руки, пробирались через плотную толпу сочувствующих.

Вот подсудимого подвели к автомобилю, громко пугнувшего клаксонами наступающую толпу, потом один из полицейских широко распахнул заднюю дверцу, а двое других, стоявших рядом, без церемоний впихнули его в салон.

– Тебе идет эта борода, – улыбнулась Жаклин. – Может, ее оставить?

– А мне казалось, что она меня старит, – улыбнулся князь Голицын, отклеивая бороду. – А потом эти седые волосы… – он аккуратно снял парик. Знаешь, без всего этого я буду выглядеть значительно моложе.

– А зачем тебе выглядеть моложе?

– Хочу понравиться тебе.

Девушка провела ладонью по гладко выбритому лицу Голицына.

– Тебе может показаться это странным, но ты мне нравишься в любом обличье.

Князь Голицын уложил парик с бородой в сумку.

– Когда ты собираешься писать статью, дорогая? Мы ведь уезжаем в свадебное путешествие?

– Вот как? Это когда же?