Я умею прыгать через лужи

Это был год большой засухи, и мы с Джо впервые по-настоящему узнали страх, боль и страдания, с которыми раньше никогда не сталкивались. Исходя из собственного опыта, мы считали, что мир — место приятное. Солнце никогда не бывало жестоким, и бог заботился о коровах и лошадях. Если животные страдали, то только по вине человека: в этом мы были твердо уверены. Мы часто размышляли о том, что стали бы делать на месте коровы или лошади, и всегда решали, что перескакивали бы одну за другой все изгороди, пока не очутились бы в таком месте, где вдруг одни только заросли и ни одного человека; там мы жили бы счастливо до самого конца и умерли бы, покоясь на мягкой зеленой траве в тени деревьев.

Засуха началась из-за того, что осенью не было дождей. Зимой, когда они пошли, земля оказалась слишком холодной, семена не дали ростков, а многолетние травы были все съедены до корней голодным скотом. Весна выдалась сухая, и, когда настало лето, на пастбищах, обычно покрытых зеленой травой, ветер поднимал тучи пыли.

Стада коров и лошадей, оставленных владельцами пастись у широких дорог, опоясывающих округу, бродили по окрестностям в поисках корма. Ломая заборы, они проникали на выгоны, еще более оголенные, чем дороги, чтобы сорвать засохшую былинку или ветку кустарника.

Фермеры не имели возможности прокормить старых лошадей, давно отправленных на покой в дальние выгоны, и не находя в себе мужества пристрелить животных, ставших неотъемлемой частью фермы, выпускали их на дорогу, предоставляя им самим находить корм. Фермеры покупали для них жетоны и считали свой долг выполненным.

Местные власти разрешили пасти на дорогах только скот с медными жетонами на шее; каждый жетон стоил двадцать пять шиллингов и давал право целый год пасти животное у дорог.

Летними ночами, когда лошади и коровы шли па водопой к придорожному водоему, позвякивание цепочек, которыми прикреплялись жетоны, слышалось издалека. Вдоль дорог, разветвлявшихся от места водопоя на протяжении многих миль, бродили небольшие стада коров и табуны лошадей; животные обнюхивали пыльную землю в поисках корней, съедали сухой конский навоз, оставшийся на дороге после лошадей, кормленных сечкой. Каждое стадо держалось обособленно, всегда двигаясь по одним и тем же дорогам, всегда обшаривая одни и те же лужайки. По мере того как засуха продолжалась и жара делалась все более невыносимой, стада и табуны становились все малочисленное. Каждый день слабейшие спотыкались и падали, а другие обходили облако пыли, указывавшее на тщетные усилия животного подняться; оставшиеся в живых все шли и шли, медленно волоча ноги, опустив головы, пока жажда не заставляла их повернуть и снова пуститься в долгий обратный путь к месту водопоя.

Вдоль дорог, по которым двигался скот, на ветвях эвкалиптов покачивались сороки, разевая клювы; вороны, завидя умирающее животное, собирались стаями, каркая и кружась; и над всем этим, над лишенной травы землей, застилая горизонт, висела угрожающая завеса лесного пожара, стоял запах горящих эвкалиптовых листьев.

Каждое утро фермеры обходили свои выгоны, поднимая упавших животных.

— Я потерял еще трех прошлой ночью, — говорил отцу проходящий мимо фермер. — Сегодня, верно, еще пара свалится.

Целые стада молочного скота погибали на арендованных выгонах. Коровы лежали на боку, и земля у их копыт была вся в серпообразных выбоинах свидетельство тщетных попыток животных подняться. День за днем под палящим солнцем они силились встать… а пыль висела над ними и растворялась в воздухе. И далеко за выгоном слышалось их тяжелое дыхание и глубокие вздохи, порой тихие стоны.

Фермеры, надеясь на дождь, ожидая чуда, которое спасет их, так и оставляли животных лежать по многу дней. Когда уже видно было, что корова вот-вот умрет, хозяин ударами убивал ее и переходил к более выносливым животным, которые делали тщетные попытки встать, то и дело поднимая и снова роняя тяжелую голову, широко открывая немигающие глаза.

Фермеры обвязывали этих коров веревками, поднимали их с помощью лошадей, подпирали с боков досками, поддерживали их в вертикальном положении своими сильными плечами, пока животное не оправлялось настолько, чтобы стоять самостоятельно и прожить еще день.

Мужчины, прислонившись к воротам, глядели на пылающие солнечные закаты, а за спиной у них стояли открытые настежь сараи с пустыми кормушками; за постройками на выгонах чернела оголенная земля. В часы, когда привозили письма и газеты, фермеры собирались у здания почты, рассказывали друг другу о своих потерях, обсуждали, как достать денег, чтобы купить сена, как продержаться до дождей.

Отец переживал трудные дни. Он как раз объезжал несколько лошадей миссис Карузерс, и они находились у нас все время. Миссис Карузерс присылала сечку для прокорма животных. Раз в неделю Питер Финли оставлял четыре мешка у наших ворот; отец брал пригоршню сечки, пересыпал из одной руки в другую, выдувая ртом солому, пока на ладони не оставалась маленькая горстка овса. Чем больше оказывалось овса, тем довольнее был отец…

— Хороший корм, — говорил он.