Я умею прыгать через лужи

Испуганные лошади шарахались от дыма и шума проносившихся автомобилей, а рассерженные возчики, стоявшие во весь рост в повозках, оттесненных на придорожную траву, ругались вовсю и со злостью смотрели, как медленно оседает пыль на дороге.

Фермеры оставляли ворота своих загонов открытыми, чтобы можно было увести подальше от дороги дрожащих от испуга, встающих на дыбы лошадей и переждать, пока автомобиль проедет мимо.

Питер Финли теперь уже но был конюхом миссис Карузерс; он стал ее шофером, носил форму и кепи с козырьком; распахивая перед хозяйкой дверцу машины, он стоял навытяжку, пятки вместе, носки врозь.

— Чего вы загромождаете дорогу? — как-то спросил его отец. — Разве она ваша? Все должны съезжать на траву, как только вы появляетесь на шоссе.

— На автомобиле не проедешь по траве, как на лошади, — объяснил Питер. — Мне нельзя свертывать с мощеной дороги, а места хватает лишь только для одного.

— Конечно, и этот один — миссис Карузерс, — сердито произнес отец. — До того дошло, что я начинаю бояться выезжать на молодой лошади. Будь у меня лошадь, которая не пугалась бы машины, я поехал бы прямо на вас.

С тех пор, если отец проезжал по шоссе на молодой лошади, Питер всегда останавливал автомобиль, но все равно лошадь сворачивала и мчалась на траву, как ни натягивал поводья отец, осыпая ругательствами всех и вся.

Он ненавидел автомобили, но говорил мне, что их будет все больше и больше:

— Когда тебе стукнет столько лет, сколько мне, Алан, ты сможешь увидеть лошадь только в зоопарке. Дни лошади сочтены.

Ему все меньше приходилось объезжать лошадей, и жизнь дорожала, но он все-таки сумел скопить десять фунтов, купил несколько банок коричневой мази, которой мать стала натирать мне ногу. Это было какое-то американское снадобье, под названием «Система Виави», и торговец, продавший мазь отцу, гарантировал, что после лечения я начну ходить.

Месяц за месяцем мать натирала мне ноги этой мазью, пока запас ее не кончился.

Отец с самого начала не верил в это средство, но, когда мать сообщила ему, что мазь вся вышла, с горечью сказал:

— Я, как дурак, надеялся на чудо. Он заранее подготовил меня к неудаче, и я не испытывал особого разочарования.

— И не стану я больше тратить время на лечение, — заявил я отцу. — Это только мешает мне.

— Я тоже так думаю, — ответил он.

Теперь я ездил на пони, которых он недавно закончил объезжать, и часто падал. Пони, начинающие ходить под седлом, легко бросаются в сторону, а я так и не научился ездить на пугливой лошади.

Я был убежден, что каждое падение будет для меня последним, но отец был другого мнения:

— Все мы говорим так, сынок, после каждого падения, но когда на самом деле падают в последний раз, этого уже не чувствуют.

Однако мои полеты все же беспокоили его. Некоторое время он был в нерешительности, потом вдруг начал учить меня, как падать: ослабив мускулы, свободно, так, чтобы удар о землю был мягче.

— Всегда можно преодолеть препятствие, — внушал он мне, — если не одним способом, так другим.

Он быстро находил решение всех трудностей, связанных с моими костылями, но и он не мог посоветовать мне, чем заняться, когда я окончу школу.

Всего два месяца оставалось до конца учебного года и моего последнего дня в школе. Мистер Симмонс, лавочник в Туралле, обещал платить мне пять шиллингов в неделю, если по окончании школы я возьмусь вести его книги. Но хотя мне приятно было думать, что я смогу зарабатывать деньги, я хотел найти такую работу, которая явилась бы для меня испытанием и потребовала бы особого напряжения сил и способностей, свойственных мне одному.

— Кем ты хочешь быть? — спросил меня отец.

— Я хочу писать книги.

— Что ж, дело хорошее, — сказал он. — Ты можешь этим заниматься, но как ты думаешь зарабатывать себе на жизнь?

— Люди же зарабатывают деньги книгами, — возразил я.

— Да, но только после многих и многих лет труда. И потом, надо для этого быть очень образованным. Питер Финли говорил мне, что написать книгу труднее всего на свете, — он пробовал. Имей в виду, я за то, чтобы писать книги; не думай, что я не хочу этого, но сначала тебе надо учиться.

Он немного помолчал, а затем заговорил таким тоном, словно давно был убежден, что я когда-нибудь буду писателем.