Я умираю за Родину, за тов. Сталина, за тов. Блэкмора, за... маму

— Лейтенант, ты чего орешь?! — завопил я, потирая ладонью голову. — Куда строится?

— Ай–я–яй, — уже спокойно сказал лейтенант. — Ты посмотри, что радист делает?

Я повернулся и посмотрел в угол. В углу, положа одну руку на портрет нарисованного старика, спустив штаны и сверкая голым задом, Сергей–радист второй рукой делал характерные движения онаниста.

— Ты что, пидэр, делаешь?! — увидев руку Сергея, упирающуюся в портрет, закричал лейтенант. — На товарища Ленина дрочишь?! Застрелю, сука!!

Лейтенант подскочил к Сергею–радисту, и, сбив его с ног, начал топтать ногами.

— Лейтенант, успокойся! — кричал я, — Ты убьешь его! А ему ещё нужно принять шифровку от товарища Сталина.

Лейтенант, как ошпаренный отпрыгнул от радиста, и, смахнув рукавом с лица пот, застонал:

— Братцы, простите. Убейте меня, я предал товарища Сталина.

«Да, это похоже на сумасшедший дом», — подумал я.

В углу, свернувшись калачиком, словно маленький щенок, скулил Сергей–радист.

— Всем спать! — закричал я. — Завтра ровно в пять будем рыть подкоп. Все. И коза тоже.

Немного посуетившись, мы легли спать. Я лег к стене, а бабку положил с краю. Сон пришел быстро.

Это мой сон (дубль два).

«За мной босиком по сугробам бежал мордастый офицер и кричал:

— Стой, дурак, записывайся в армию фюрера, там тебя вылечат!

Я, как только мог, быстро ехал на лыжах. Рядом со мной тоже на лыжах ехала коза. Она показывала мне язык и блеяла:

— Что, кулацкий выкидыш, напился моего молока, теперь козленочком станешь. И в армию, и в армию, и в армию пойдешь.

Я достал из кармана огромный фиг и показал им:

— Во! Вам!

У мордастого офицера вдруг выросли крылья. Сделав ими несколько взмахов, он догнал меня. Встав на лыжи сзади, начал стаскивать с меня штаны…»

— Люди добрые, помогите!!

Этот крик, как ударная волна сбросил меня с топчана.

— Чего случилась–то опять?! — часта моргая глазами, и пытаясь прогнать сон, спросил я

— Этот ирод, мою козу насилует! — кричала бабка.

Я подбежал к Сергею–радисту и стал оттаскивать его от козы. Коза словно приклеилась и волочилась за ним. Когда их всё–таки удалось расчленить, коза накинулась на меня и начала бодаться.

— Эй, лейтенант, ты чего не помогаешь? — спросил я, отгоняя от себя козу.

Лейтенант, держа в руке кусок бумажного серпантина, сидел в углу и плакал.

— Лейтенант, ты чего?

— Вот, шифровку получил от товарища Сталина, — вытирая слезы, сказал лейтенант. — Товарищ Сталин пишет, чтоб мы сидели тихо и никуда не бежали. У него у самого все тюрьмы переполнены. Нет свободного места.

— И сколько нам здесь сидеть, а, лейтенант? — спросил я.

— До полной победы Красной армии, — гордо ответил он.

— А–а–а, — значит пожизненно.

Я подошёл к бабке, которая стояла на коленях в углу и молилась.

— Бабушка, пожалуйста, научи меня молиться, — попросил я.

— Вставай на колени рядом. Вот так.

— Тепереча крестись и повторяй за мной.

— Как креститься? Я не умею.

— Возьми пальцы правой руки, как будто берёшь шепотку соли. Вот так, вот так. Тепереча кланяйся. Вот так, вот так.

Шевеля губами и повторяя за бабкой все услышанные слова, я молился.

Когда в камеру вошел мордастый офицер и солдаты, я все ещё стоял на коленях и молился.

— Ну что бабка, пошли, мы тебе пив–пав сделаем, — ехидничал мордастый.

— Не трогайте бабушку, я вместо нее пойду, — вклинился я.

— Ну что ж, пошли, — согласился мордастый.

Ко мне подошёл лейтенант. Мы обнялись. В углу сидел Сергей–радист и слушал музыку; ему было не до меня.

— Ну, прощай, — сказал лейтенант.

— Прощай, — сказал я.

— Сынок, я буду за тебя молиться, — тихо сказала бабка.

— Выводите его, — приказал солдатам мордастый. — Время.

Коридор был похож на туннель, в конце которого блестело окно белого света. Этим окном оказалось белая кирпичная стена, которая была вся в выбоинах от пуль. Я прижался к стене спиной. Стена была тёплая, будто за ней пекли вкусные булочки с повидлом.

— Гтовсь! — закричал мордастый.

— Я умираю за Родину! — выкрикнул я. — За товарища Сталина, за товарища. Блэкмора, за… маму. В Москву рветесь, суки! Не пройдете, все перемерзните…сдохните в снегу. Во! Вам! — показав им согнутую в локте, подчеркнутую стальным кулаком руку, я запел:

— Но от тайги до британских морей Красная Армия всех сильней. Так пусть же Красная сжимает властно свой штык мозолистой рукой…

— Пли–и–и-и!!!

А первая пуля, а первая пуля, а первая пуля… ранила… в плечо, вторая в грудь. Падая лицом на землю и теряя в глазах свет, я успел сказать:

— Мама прости…

… Я лежал и боялся открыть глаза, мне было хорошо. Вдалеке играла музыка, пахло цветами, от одежды исходил запах магазина. Покачиваясь, как на волнах, я медленно опускался вниз. Услышав, что кто–то меня зовёт, я открыл глаза. Сквозь пелену тумана я увидел Сергея.

— Ну, наконец–то, пришел в себя, — сказал Сергей, — доктор сказал, что самое страшное позади…

— Уходи, — прошептал я, — ты мне больше не товарищ.

— Юр, я не виноват. Это всё Катьки, это они мне всучили билет.

— Уходи…

Выписавшись из больницы и не заходя домой, я сразу направился в военкомат.