Я – Уоми

Спать мы с Куньей легли в отдельном шалаше, и перед тем, как уснуть, долго ласкали друг друга, а потом, вдыхая запах травы и листьев, лежали рядом и говорили о том, что завтра привезем Гунду к Суэго, и гадали, как это будет. Кунья, как всегда, уткнулась носиком мне в подмышку и закинула ногу на живот. Я как-то спросил, почему она выбирает именно такую позу для сна. А она ответила, что хочет чувствовать меня во сне всем телом, и ощущать мой запах.

Рано утром, едва рассвело, мы выбрали самый маленький и легкий челнок, Кунья уселась в него, а я пошел поднимать мать. Она спала в шалаше вместе с Наей и Гарру, но не мешала им, так как допоздна гуляла по берегу с Майкой, молодой женой Сойгу, и выслушивала ее восхищенные рассказы, какой Сойгу замечательный муж, какой он смелый, как вместе с Уоми сражался с суаминтами, и как Уоми его спас. Когда Гунда вернулась в шалаш, Ная и Гарру уже спали, но она долго не могла уснуть, вспоминая о своей счастливой жизни с Суэго, и потихоньку плакала.

Подойдя к шалашу, я заглянул туда, и, различив в сумраке мать, слегка потряс ее за плечо. Гунда проснулась сразу, подняла голову и увидела меня.

- Что случилось, Уоми? – тихонько спросила она.

Я поднес палец к губам, и знаками показал, что жду ее снаружи.

Не прошло и минуты, как мать, накинув безрукавку, босиком, вышла из шалаша. Не отвечая на ее недоуменные вопросы, я повел ее за собой к берегу, сказав только, что есть срочное дело.

Мы подошли к челноку, и, увидев там Кунью, она немного успокоилась. Когда мать села в челнок, я взялся за шест, а Кунья, сидя на корме, помогала мне, подгребая веслом. Гунда, так и не добившись от нас связного ответа – мы только отвечали, что плывем недалеко, в одно место, в нескольких часах пути, и нам понадобится ее помощь, свернулась на носу челнока, укрывшись меховой накидкой, которую предусмотрительно захватила Кунья, и задремала под плеск воды.

Я передал шест Кунье – хотя для нее он и был тяжел, но она справлялась – и вызвал Суэго. Он тотчас ответил – оказалось, что, предупрежденный мною накануне, он не спал всю ночь от волнения, ожидая нас. Я попросил его выйти на берег.

Часа через два мать проснулась, и снова начала было расспрашивать, куда мы плывем, но Кунья ловко отвлекала ее разговорами, стала пересказывать ей Шекспира со своими вариациями, и так прошел еще час. Мы приближались к берегу, и я издали увидел отца, стоящего на песке у самой воды. Пока Кунья и Гунда не смотрели на меня, я знаками показал ему, чтобы он спрятался в кустах, что он тотчас и сделал.

Наконец мы подплыли, и лодка ткнулась носом в песок. Я выпрыгнул в воду, вытащил нос челнока на берег, и женщины тоже вышли вслед за мной. Гунда, ничего не подозревая, пошла за нами к кустам, в которых прятался Суэго, и, когда до него оставалось всего несколько шагов, Кунья хитро отвлекла внимание матери, сделав вид, что рассматривает что-то на реке, а я дал отцу знак выйти из кустов и приблизиться.

Не увидев ничего на реке, Гунда хотела обернуться, но Суэго сделал пару стремительных шагов и обнял ее за плечи. Мать вздрогнула и замерла, а Суэго прижал ее к груди и прошептал ей что-то на ухо. Тут ноги ее подкосились, и, если бы отец не поддержал ее, она непременно бы упала. Но он, как пушинку, подхватил ее на руки, и она тотчас оказалась лежащей на траве, а Суэго, наклонившись к ней, уже гладил ее по щеке, по волосам, и неловко, еще неумело, пытался поцеловать в губы. Глаза Гунды, наконец, открылись, она протянула руки и заключила его в объятия, и так и не отпускала, пока он не отнес ее в челнок и не сел сам рядом. Тем временем мы с Куньей сбегали несколько раз к его шалашу и перетащили в лодку все его имущество – оружие, запасы сушеного мяса и рыбы, шкуры убитых им зверей, в том числе даже одну медвежью.

Пока мы этим занимались, отец и мать так и сидели на носу челнока, не отрываясь, смотрели друг на друга, держась за руки, и молчали, как будто оба внезапно лишились дара речи. И только, когда я оттолкнул челнок от берега, и сам запрыгнул внутрь, а Кунья уселась рядом с Гундой и обняла ее, они словно ожили – Гунда заплакала, положив голову на колени воскресшего мужа, а он сидел, обнимая ее и гладя ее волосы.

Лодка плыла по течению, и я не стремился ускорить ее ход. Мне надо было подумать, как снова не вызвать изменение истории, или, по крайней мере, оттянуть его возможно дольше.