Я в любовь нашу верю...(СИ)

Днями она просиживала у окна, окидывая безразличным взглядом однообразный лунный пейзаж. Чувство вины жгло ее грудь каленым железом, и Минория вздрагивала от этой нестерпимой боли, думая лишь об одном: могла ли она изменить случившееся, узнав о нежных чувствах Адониса? Как она, дочь богини любви, не смогла разглядеть очевидного? Если бы она дарила ему больше внимания, то венерианец вряд ли бы решился на столь роковой и опрометчивый поступок. Если бы вовремя поняла, что те подарки под дверьми покоев — его рук дело, если бы вела себя более осмотрительно… Если бы, если бы, если бы!.. Но уже поздно думать о свершившемся — она убила Адониса, и прошлого не изменить. Мертвым не дано подняться из могил — и несчастный венерианец не восстанет из праха.

Лишь одного человека Минория посвятила в свою тайну — Артемиса. Того, кто бережно вынес ее с места битвы; того, к чьей груди она прижималась, рыдая от бессилия и вины, разрывающей душу в клочья. Истина была сокрыта ото всех, но лишь белый жрец узнал всю историю от начала и до конца — все, что произошло между принцессой и Адонисом в тот роковой день. Дорогой друг, почти брат, который знал абсолютно все о сердечных делах Минории — и о горьких чувствах к Эндимиону, и о тоске, которую она ощущала рядом с Кунсайтом, силясь зажечь в своем сердце огонек любви к этому холодному мужчине. А теперь еще и Адонис.

Дочь Астарты рассказала ему обо всем едва пришла в себя, поскуливая и кусая до крови губы. Артемис бережно держал Минорию в объятиях, ласково поглаживая принцессу по волосам и спине, а она отчаянно рыдала, сжавшись на коленях жреца и уткнувшись лицом в его плечо. Она, дочь богини любви, сама того не зная толкнула человека на страшное преступление, и теперь вина за это навеки будет лежать на ее совести печатью проклятия.

«Твоя любовь будет безответной вечность…» — роковые слова, страшные.

Артемис, в свою очередь, выслушивал невнятные речи подруги, баюкая ее, точно малое дитя. Он не хотел вселять в нее ложные надежды, оттого не стал утешать Минорию, говоря, что все обязательно будет хорошо — только и сказал, что надо жить дальше, не оглядываясь на прошлое. Но принцесса Венеры не могла не оглядываться. Призрак Адониса словно стоял позади нее, с немым укоряющим взглядом буравя спину.

Дочь Астарты со временем успокоилась, но ушла в себя, отказавшись от веселого общества подруг и самой Серенити. Она пускала в свои покои только Артемиса — он приносил ей еду, к которой девушка едва притрагивалась, и умолял воспрянуть духом. Он в деталях расписывал ей тревогу других принцесс, полные непонимания и слез глаза лунной принцессы, а так же передавал пожелания скорейшего выздоровления от лорда Кунсайта, что в последнее время зачастил с визитами в Серебряное Тысячелетие. Минория лишь криво усмехалась и прятала глаза, качая головой. Она не была готова вести прежнюю жизнь и раздаривать всем свои чарующие улыбки.

Селене было тяжело смотреть на то, как ее племянница чахнет и увядает в своих покоях, обрекая себя на отшельничество. Она понимала, что после гибели Адониса в душе дочери Астарты что-то надорвалось, но искренне недоумевала, что могло связывать простого воина и принцессу Венеры. Она пыталась было расспросить Артемиса о причинах черной меланхолии девушки, но белый жрец наотрез отказывался говорить что-либо.

— Это тайна Ее Величества Минории, и я дал клятву молчать. Прошу простить, моя королева, но я сдержу свое обещание, — таковы были его слова.

Но вот в один прекрасный день двери покоев принцессы распахнулись и дочь Астарты появилась на пороге, как и прежде сияя красотой и очарованием, присущими лишь ей одной. Все еще немного бледная, но достаточно бодрая, чтобы вновь приступить к обязанностям хранительницы Серенити. Подруги окружили Минорию со всех сторон, дергая ее и расспрашивая о причинах, заставивших принцессу просидеть взаперти столько дней. Принцесса отмахивалась и приносила искренние извинения за то, что заставила их волноваться, но по-прежнему избегала заводить откровенные разговоры о том, что произошло за стенами дворца.