Я в степени n

Когда дочка подросла, разговаривать начали. Удивительная девочка получилась! Сердце доброе и бескомпромиссное, как у матери, а голова – моя, и воля такая, что любой мужик позавидует. В начале первого класса упала в школе с лестницы, компрессионный перелом позвоночника, почти год в кровати провалялась на вытяжке, сама читать и писать выучилась, полбиблиотеки домашней прочитала. Пришла во второй класс – лучшая ученица. Не плакала, не ныла, впахивала по-черному, очень жалела мать. Лет с девяти Анька у нее на груди рыдала. Взрослая тетенька у маленькой девочки на груди… То, что мать дура, Женька поняла примерно в том же возрасте. Дура, но добрая, наша, своя дура, и поэтому надо ее жалеть и понимать. А меня она не жалела, единственная из всех родственников, она просто другом мне стала, тоже единственным. В одиннадцать, когда у нее начались первые месячные, не к мамке и бабкам побежала, а ко мне. Я чуть не сдох от умиления, чуть не заплакал впервые при ней… Доверяла она мне. Каждый день мы разговаривали минимум час, так у нас заведено было с тех пор, как ей десять исполнилось. Обо всем говорили – от нравящихся ей мальчиков до противоборства кланов в мировой политике. Она на лету все схватывала, она думала, как я, ненавидела, как я, и лишь любила она, как ее мать. Просто так и ни за что. Я знал, что Аньку она любит больше, потому что слабее она и жальче ее намного. Но знал я также, что ближе меня у нее никого нет. Даже любовь к Аньке у нас была примерно похожа и била из одного источника.

С годами, помимо всего прочего, Женечка превратилась в фантастическую красавицу. Таких не бывает в реальности, чтобы и воля, и ум, и красота, и полное отсутствие спекуляции на своей красоте. Я, понятное дело, отец. Возможно, преувеличиваю. Но и совершенно посторонние люди удивлялись. Разговаривали с ней часами и только после уже замечали, что красотка она – невероятная. Человека в ней прежде всего видели интересного, а потом спрашивали меня недоуменно: «А чего это она? Ей же не надо… одной внешности за глаза хватит!» Анькины друзья-режиссеры звали ее сниматься. Мои конторские начальники намекали на блестящую карьеру в ФСБ. Сама Женька хотела стать математиком. На вопрос «почему?», вздыхая, отвечала, что жизнь – это дурно пахнущий абсурд. Сильные люди, вроде меня, делают из самих себя фильтры, впитывают, абсорбируют воняющую реальность, защищают глупых и слабых от хаоса. Но рано или поздно сами вонять начинают, и тогда их меняют, выбрасывают на помойку, потому что иначе с фильтрами нельзя.

– И тебя, папка, выбросят, – говорила она, загрустив. Но тут же веселела, гладила меня по руке и залихватски продолжала:

– Но ты не волнуйся, я тебя подберу, отмою и поставлю в самый красивый угол моего дома, на радость моим будущим детишкам. Только прости меня, себе я такой судьбы не хочу, я же девочка все-таки… Девочки должны всегда хорошо пахнуть. Поэтому математика. Там тоже все непросто, но хотя бы логично. Цифры успокаивают, требуют полной сосредоточенности и уводят за собой из мира абсурда в мир разума. Я знаю, что иллюзия. Но, согласись, лучше такая иллюзия, чем, например, наркотики.

Я соглашался. Если б мог, и сам сбежал бы в мир чистого разума. Но кто тогда будет защищать этот мир, мою потрясающую дочку, алкоголичку-жену и еще миллионы нормальных и не вполне нормальных людей? Кто-то ведь должен, кто-то ведь может? Я родился Защитником, а значит, могу и должен я.

* * *