Я вам не ведьма!

– Бабка просто выпихнет ее из тела! Как излечить одержимость, если в теле только одна Душа?

Рано я обрадовалась. Видимо, легких путей мне бабуля не оставила, земля ей пухом… и что же ей там не лежится?!

– И кровь родная… Значит, велика вероятность, что тело само новую душу не отторгнет, и та… приживется… – протянул Щиц. – Как тебе, кстати, вообще в голову такое пришло, Бонни, призывать Элю?

– Я призывала ее бабушку! Вот!

Бонни достала из кармана драного фартука золотой медальон в форме сердца. Огромный.

Вульгарный. Я такое в пять лет очень любила, и в семь уважала, и в девять носила с удовольствием, а потом однажды поняла, почему тетенька смотрит так… презрительно на мои звенючие золотые браслеты.

Он здорово смахивал на тот титул, что папенька когда-то купил… Хотя как медальон может быть похож на титул? Что-то я устала, вот в голове все и путается…

Тело, занять мое тело? Я приняла это как факт и почти не вдумывалась в смысл, но… О чем они все-таки говорят? Оно же… мое? Оно же… я и есть?

Сложно осознать такое. Даже после всех моих… «духовных странствий». Я одновременно и понимала все, и нет. Какая-то часть меня просто не хотела ничего понимать. Хорошо, что наконец-то проснулась и другая часть, которая лихорадочно обдумывала варианты.

– Каркара его заметила и принесла мне, – пробормотала Бонни, нажимая на какую-то выступающую завитушку на этом несуразном «украшении».

Медальон распался на две половинки, и Бонни достала каштановую прядь, перевязанную красной ниткой.

– Вот! Эля вообще рыжая, как я могла подумать, что призовется ближайший родственник, а не сама обладательница волос? Там еще записка была, любовная.

Она снова зашарила по карманам и, наконец, вытащила пожелтевший клочок бумаги.

– Алита Нарински Жершеру М. Горке на долгую память, – прочитал Щиц, живо выхватив доказательство странных предпочтений моей бабушки у Бонни из рук, – хм, он яталиец, что ли?

– Какая разница, какие у деда Жешека корни, – отмахнулась Бонни. – На моем месте кто угодно бы подумал, что тут прядь бабушки Эли!

– В девичестве Нарински, – кивнула я.

И слава богу, что она так и не стала Горке. Не хотела бы я, чтобы мне по наследству передался его прикус!

Я скривилась, вспомнив, как дед Жешек выглядел в нашу предпоследнюю встречу. В последнюю он лежал трупом, так что об этом и думать не стоит: от мертвых сложно требовать надлежащего внешнего вида.

Я посмотрела на Щица.

Мог ли дед Жешек быть также проклят?

– Дай, пожалуйста, прядь, – попросил Щиц, возвращая записку.

Бонни протянула ему порядком разлохмаченную реликвию.

Щиц принял ее, покосился на котел, но тряхнул головой. Колдовать решил? Я перехватила его взгляд и указала на котел подбородком. Щиц снова покачал головой, отрицательно.

«Некогда», – шевельнулись его губы. Или я это сама себе придумала?

Он сложил ладони ковшиком, поднес к лицу и дунул на прядь. А потом еще раз. И еще. Наморщил лоб. Как-то даже обиженно поцокал языком. Набрал побольше воздуха и дунул снова.

И… будто сдул с волос краску; они порыжели. И не надо было прикладывать прядь к моей косе, чтобы узнать оттенок.

Бонни охнула.

– Я… – наконец сказала она, – не искала избушку специально. Просто в лесу я… наткнулась на нее. Будто лес мне ее подсунул. Я думала, это подарок.

– А оказалось – ловушка, – вздохнул Щиц.

Он вернул Бонни прядь, запустил в волосы пятерню.

– Видимо, так она и смогла привязаться. Пока Эли в теле не было, – заключил он.

На Бонни было жалко смотреть.

– Эй! – крикнули с улицы. – Щиц! Тебя на стройке обыскались!

Я вздрогнула. Узнала голос.

– Как не вовремя, – буркнул Щиц и подошел к окну. Хотел было опереться на подоконник, но из-за стекла ему пришлось как-то изогнуть и без того кривую спину, чтобы высунуть наружу голову.

– Привет, Элий, – сказал он почти доброжелательно, – сегодня не могу. Передай, чтобы без меня обошлись. Хозяйка не велит.

Я встала.

Меня чуть покачивало, но я смогла подойти и тронуть Щица за плечо.

Он обернулся ко мне и явно с трудом сдержался, чтобы не броситься меня ловить. Но я стояла на ногах, пусть и не очень крепко, и для меня это было важно – и, наверное, на то и нужна та фамильярская связь, чтобы фамильяр знал, чего ему не стоит делать.

Вот Элия мне только не хватало.

Я ведь все ему сказала, причем сказала прямо. Так почему он все так же мучает меня? Хватит.

И пусть часть меня понимала, что я не справедлива, слишком устала и испугалась, чтобы беспокоиться о справедливости.

– Скажи ему, пожалуйста, что я не хочу его видеть рядом с комнатой.

– Что-то…

– Он как-то раз зашел. Он не слушает меня. Пожалуйста. Пригрози ему кулаками, чем хочешь. Видеть не хочу. Мне бабушки хватает. Он меня не слышит, Щиц, и я…

Боюсь.

Я его боюсь. И за него боюсь – потому что если он опять начнет убеждать меня своими дурацкими способами… подумать только, когда-то его неумение останавливаться мне нравилось! Я вновь впечатаю его в стену.

Теперь я знаю, что могу.

Но не знаю, как сильно.

У Щица стало такое лицо… не знаю. Просто очень усталое и злое лицо, наверное.

– Вот это драма, – протянула Маркарет, – это я удачно зашла.