Я вас жду

Между прочим, похвалы в адрес Багмута я слышала и от Оксаны Кулик, закончившей этот институт. Она кое-что знала и о личной жизни профессора — жена его, Алла Линёва, известная певица, погибла при воздушной катастрофе во время заграничных гастролей не то в Англии, не то в Канаде.

«Неужели и меня зарежет? — задаю себе вопрос, вспоминая наш вчерашний короткий разговор с Багмугом. Я остановила его на лестничной площадке третьего этажа, представилась и спросила, не примет ли он у меня историю педагогики за четвёртый курс.

— В четверг после шести вас устраивает? — спрашивает профессор.

— Да, конечно, — отзываюсь немедленно.

— Прекрасно. Знаете что? — Он задумался. — Приходите лучше в семь, не раньше. Вначале приму задолженности, затем, — он усмехнулся, — у идущих впереди. До свидания.

«Неужели зарежет? — задаю себе каждый раз вопрос, когда из аудитории экзаменатора выходит подавленный заочник, утешаюсь, когда показывается сияющее лицо. Собственно говоря, мне нечего было бояться. Благодаря Оксане Кулик я неплохо подготовилась. Оксана до злополучного совещания при директоре школы сказала: «Багмут не любитель словоизвержения. Для него важна суть. Гарантирую пятёрку. Только смотри, не влюбись».

Оксана… Переживает ли она сейчас за меня или жалеет, что потратила столько времени ради «бессовестной выскочки»? Не понимаю её, не понимаю: как можно так ставить с ног на голову понятие о чести и совести? Интересно, как бы расценил поступок Кулик профессор Багмут? В своей книге «Семья, школа, ученик» он подчёркивает, что порой ошибка педагога не менее опасна, чем ошибка хирурга.

Началось с того, что мальчишки из третьего «А» подкараулили свою сверстницу Наталочку Меденец, вырвали у неё портфель, высыпали всё, что было в нём, в лужу, затем пустили в ход кулаки. Я как раз возвращалась домой после занятий в одном из кабинетов производственного обучения. Услышав громкий плач, я кинулась на помощь. Кто-то из мальчишек, заметив меня, воскликнул: «Заместительница!» — и все, словно вспугнутая стайка воробьёв, разлетелись в разные стороны и до того быстро, что я не успела ни одного из них разглядеть.

Подхожу к девочке, плачущей, наверное, не столько от боли, сколько от обиды.

— За что тебя так? — спрашиваю, а сама с ужасом гляжу на лужу, в которой разбросаны потемневшие от грязи тетради, учебники. — За что, Наталочка? — повторяю вопрос, вытаскивая из талой мутной воды то, что ещё можно спасти.

— Ни за что, — бросает девочка с вызовом, размазывая слёзы на щеках.

Девочка, судя по всему, сердится не на тех, кто с ней так жестоко расправился, а на кого-то другого. На кого? Она, понимаю, сейчас ничего не скажет.

— Не плачь, иди домой. Потом разберёмся, — произношу как можно спокойнее. Появляется мысль: пойти с ней, а то ей и дома достанется. В моём присутствии родители не посмеют накинуться. — Пойду с тобой, ладно?

— Не хочу, я сама, — отвечает раздражённо девочка. Отвернулась и через плечо: — Больше председателем отряда не буду. Вот!

Иду рядом. В одной руке у меня Наталочкин портфель, под мышкой книги, тетради, с которых текут, катятся по моему светло-серому пальто тёмные ручейки. Пионерка не обращает на меня никакого внимания. Она занята исключительно собой, продолжает тихо всхлипывать. Вопросов не задаю. Мой расчёт прост: Наталочке самой захочется выговорить наболевшую душу. И в самом деле — она останавливается и категорическим тоном объявляет:

— Они не виноваты.

«Они», догадываюсь, те самые мальчишки, которые только что расцарапали ей лицо, высыпали из портфеля в грязь всё содержимое, порвали воротник. Девочка не только прощает им мерзкий поступок, но и заступается за них! Что это значит? Нет ли тут более виновного?

У директора нашего Павла Власовича учусь не торопить события, молчанием добиваться откровенности. Конечно, мне это не всегда удаётся — нет-нет да и сорвусь! Всё же стараюсь. Поэтому и сейчас упорно молчу.

Чавкают в талом снегу сапоги, хрустят тоненькие плёночки льда, урчит трактор позади фермы, чей-то петух ни с того ни с сего распелся.

— Оксана Ивановна виновата! — выкрикивает Наталочка со слезами в голосе. Тут же она, наверное, мне в отместку за то, что я своим молчанием заставила её заговорить, добавляет с возмущением: — Чему нас учите? Предателями быть, доносить на товарищей, да?

— Наталочка, нельзя так, — отзываюсь. — Никто нас не учит предательству. Напротив, мы хотим, чтобы вы были верными…

— Да? Да? — перебивает меня третьеклассница. — А наш классный руководитель? Сказала, чтоб я каждый день записывала, кто себя плохо ведёт на уроках и показывала ей. Я не хотела, а она заставляла. Вот!..