Я вас жду

Эта печальная история и стала предметом обсуждения на совещании при директоре. Такие совещания, как и педсоветы, в сулумиевской школе никогда не были безмятежными, но на этот раз разыгрался двенадцатибалльный шторм. Поговорку «худой мир всегда лучше доброй ссоры» мы отбросили. Мы воевали, объявили войну тем наставникам, кто, сам не сознавая этого, превращает хороших ребят в маленьких классных надзирателей, ставит их в ложное положение, затрудняющее их жизнь в детском коллективе.

Поскольку я была «свидетелем обвинения», то слово для информации предоставили мне. Я резко осудила поступок моей подруги, назвав его толчком к «маленькому предательству».

Оксана вскочила, точно в неё впилось жало осы, взглянула на меня с отвращением и бросила гневно: «Бессовестная выскочка, неблагодарная!» У меня перехватило дыхание. Все ахнули от возмущения, накинулись на Кулик. Один лишь директор оставался спокойным. Выждав немного, он строго заметил: «Я бы на вашем месте, Оксана Ивановна, выслушал Троян до конца. Продолжайте, Галина Платоновна».

Мне потребовалось несколько минут, чтобы прийти в себя. Меня трясло, сердце колотилось, под левой лопаткой разлилась жгучая боль.

18 июня, пятница.

Историю педагогики я вчера сдала на пять. Отвечала немного робко, а в общем, кажется, неплохо. Десять-пятнадцать минут волнения — и профессор Багмут придвигает к себе мою новенькую зачётку.

«Пять!» — готова вырваться наружу острая захватывающая радость.

— Спасибо.

— Пожалуйста.

Не ухожу, топчусь на одном месте, как первоклассница, которая собирается задать учителю вопрос, да только стесняется.

— Такой отметкой, знаете, кому я обязана? Оксане Ивановне Кулик. Она здесь училась. Может, помните? — спрашиваю. Я ужасно возбуждена, поэтому не даю Трофиму Иларионовичу рта раскрыть. — Это она посоветовала мне поступить в педагогический и два года готовила, нашпиговала — ох, извините, пожалуйста! — захлопываю я рот ладонью.

— Ничего, ничего, — прощает мне профессор. — Помню ли я Оксану Кулик? — улыбается он. — А как же!..

«Ему очень идёт улыбка».

— Способная, но весьма странная. Аспирантуру, поймите, ни с того ни с сего оставила! Да, сбежала по известной лишь ей причине.

Открытие, впервые слышу! Три года дружили — водой не разольёшь, — и Оксана словом не обмолвилась об этом.

— В одной школе, стало быть, работаете? — открывает Багмут дверь, пропуская меня вперёд в опустевший, уже залитый электрическим светом коридор.

— М-м, вместе.

— Дружите?

— В общем-то да.

Буквально на долю секунды задержалась с ответом, и проницательный профессор с той же быстротой определил, что между мной и Оксаной пробежала чёрная кошка. Слова «в общем-то да» он встречает сдержанной улыбкой и принимается расхваливать Кулик. Она уже на первом курсе подавала надежды, выделялась незаурядными способностями, была ленинской стипендиаткой и в аспирантуре преуспевала, только, к сожалению, недолго… Написала заявление, что по семейным обстоятельствам оставляет институт. «Семейные обстоятельства»! Незамужняя, родители живы-здоровы…

Спохватываюсь, что вовсе не слышу Трофима Иларионовича. Ну и бессовестная же я!

— …На днях мне подают письмо. От кого бы вы подумали? От Оксаны Кулик. Столько лет молчала, словно в Лету канула, и вдруг нашлась, — слабо усмехается профессор. — Подробное, деловое. Арбитром избрала, разобраться просит, кто прав — она или педагогический коллектив её школы.

Дрожь пробегает по моему телу: «Оксана написала о совещании при директоре! Побоялась, что я разболтаю, и опережает меня. Между прочим, она, вспоминаю, ещё тогда заявила: «Вы меня не убедили. Я прививаю детям чувство гражданского долга, ответственности».

— И как же вы, Трофим Иларионович, извините за нескромность, рассудили?

Вместо ответа — вопрос:

— Вы, Галина…

— Платоновна.

— Вы, Галина Платоновна, присутствовали на том совещании?

— Я подняла этот вопрос, информировала о случившемся.

— Прекрасно, — обрадовался профессор и задумался. — Говорят, в педагогике нет рецептов. Ничего подобного. Наоборот, рецептов, лекарств слишком много. Просто то, что помогает одному больному, бесполезно, порой даже смертельно вредно другому. Вот почему я не мог сразу дать ответ на вопрос Оксаны Кулик. Теперь, когда мне представляется случай выслушать мнение другой стороны, легче будет разобраться.

Ходим туда-обратно по коридору, и я, не щадя ни времени Трофима Иларионовича, ни своего, тараторю. Слушатель — внимательный, воспитанный. Мы множество раз прошли мимо висящих над лестницей часов размером с витрину универмага, но он ни разу не покосился на них. Не скрою, мне было очень приятно, что меня так сосредоточенно слушает такой известный человек. Закончив рассказ о совещании при директоре, делаю, как гимнастка, новый прыжок к планке турника — ухватываюсь за слова Оксаны о чувстве гражданской ответственности.

Отец учил меня: «Говори не торопясь, научись обдумывать каждое слово, каждое предложение. Красивая речь — не дар божий, она доступна каждому». Мне — не очень. Зато модные словечки прилипают к моему языку, как репьи.