Я - ведьма!

Спешно сунув бумажку в папку и вытолкнув подозреваемую из кабинета, опер рысцой побежал в другой конец коридора в сопровождении обладателя стриженой головы. Оля побрела к выходу… Остановилась. Задумалась. Неуверенно потопталась на месте. И вдруг пулей бросилась в незапертый впопыхах кабинет, а затем тем же макаром из него, прижимая к груди вожделенную бумагу.

На улице она развернула ее и запрокинула к небу лицо, исполосованное слезами.

Она не боялась расплаты за свой поступок, не боялась опера Сальникова, не боялась ничего…

Она знала, что завтра в десять часов утра ее просто не будет на свете.

* * *

— И как ты отнеслась к этим словам? — вежливо спросила Карамазова. И Наташу кольнуло странное, обидное чувство, что ведьма заранее знала все, что она рассказала ей, и все, что она собирается ей сказать.

— Ну, ясно как, — храбро произнесла Наташа. — Я не восприняла их всерьез. Но в голову они запали намертво. Каждое утро, просыпаясь, я сразу их вспоминаю и думаю: «Неужели мне осталось жить только триста шестьдесят пять дней?!» А теперь и того меньше — триста пятьдесят восемь. Прошла целая неделя… — В ее голосе послышалась истерика. — Боже ж мой, что можно успеть за год!

— А чем ты занималась эту неделю? — назидательно спросила Иванна.

— Да мне будто перец между ног вставили! — не то пожаловалась, не то похвасталась Могилева. — Вскакиваю в шесть утра и ношусь по городу как безумная. Всех на ноги поставила. Все пашут. Семь студий Киева делают мне аранжировки к песням. Я за ночь написала новый альбом. Я ведь год висела в кризе! Я ничего не сделала в жизни! Я назначила на послезавтра съемки клипа. Через два месяца — сольник. Уже заказаны декорации. Но все равно этого мало. Так мало… — Певица порывисто схватила Иванну за рукав. — Знаешь, я приняла кардинальное решение. Я выйду замуж за Олега и попытаюсь за этот год родить ребенка! Я все откладывала, переживала, как совместить с карьерой… Думала, где-то после тридцати… Но если мне остался год, клянусь, я сделаю за это время столько, сколько другие за жизнь не успеют! Я буду не я! Вы меня еще не знаете!

— Memento mori… Carpe diem![13] — подытожила ведьма. — Выходит, ты веришь в пророчество покойного?

— Конечно нет! — искренне возмутилась певица столь порочащему ее предположению. — Я же ясно сказала, что не верю ни в магию, ни в чертовщину! Но мне страшно… Мне жутко страшно! Мамочки… — чуть не плача простонала она.

— Понятно, — улыбнулась Иванна. — Давай-ка я все же попытаюсь ответить на твой вопрос. Хоть вряд ли ты его переваришь…

Ведьма дернула острым подбородком в сторону каминной полки:

— Видишь эти снимки? Узнаешь?

— Откуда я могу знать твоих родственников? — оскорбилась Наташа, — прежде всего тому, что Карамазова второй раз за их короткое знакомство пытается грубо перевести важный разговор на обсуждение своего аристократического происхождения! — Булгакова, понятно, знаю — он, между прочим, мой любимый писатель, — булькнула она.

— Родственников? — хохотнула ведьма. — Хороша!

Достав с полки фото в овальной раме, Иванна ткнула им в лицо звезде, и та вдруг с изумлением поняла, что мужчина в пижонских полусапожках, которого она приняла за прадедку Карамазовой, не кто иной, как поэт Сергей Есенин рядом с незнакомой толстухой в ковбойских сапогах.

Мужчине ничем не поможешь, я даже не знаю, кто он… Но вам стоит послушать Сережу. Куда бы вы ни собирались пойти, лучше туда не ходить…

Надо же! Анечка заработала…

— А кто такая Анечка? — спросила певица, тщетно пытаясь ухватить смутно улавливаемую ею, но отказывающуюся вырисовываться связь.

— Ахматова, — радостно просветила ее Иванна, снимая с каминной полки вторую раму — белогвардейца и даму в круглой шляпе. — Жуткая задавака, полгода не замечала меня в упор.

— В смысле? — нервно уточнила Могилева, разглядывая великую поэтессу.

Любопытно, ни на ее татарском лице, ни на блондинистой физиономии Есенина никакой муки мученической больше не наблюдалось. Зато белогвардеец рядом с Ахматовой выглядел очень странно: не лицо — посмертная маска боли. Боли, доминирующей над характером и индивидуальностью, способной сделать близнецами даже самых непохожих людей…

Не потому ли это закостеневшее, давно не существующее лицо на старом коричневом снимке так явственно напомнило ей другое, недавнее, но также безвозвратно канувшее в Лету — лицо мужчины в черном больничном коридоре?

— Кто это? — опасливо поинтересовалась она.

— Николай Степаныч Гумилев, — представила ведьма, и по ее тону можно было подумать, что она знакомит гостей на светском суаре. — Первый муж Ахматовой. Расстрелян.

— Но на фото он еще живой? — с сомнением спросила звезда.

— Сейчас я тебе все объясню. Портреты — сигнализаторы! — Карамазова горизонтально провела взглядом вдоль каминной полки. — Ахматова, Гумилев, Есенин с Айседорой Дункан, Александр Блок с Любой Менделеевой, Булгаков, Зина Гиппиус, Кузмин. Я сама их придумала!