Я, Вергилий

Как я сказал, у меня нет доказательств, что Октавиан замешан в этом. Но смерть Калена не могла случиться более своевременно. И уж очень это соответствует характеру Октавиана.

Аннексия Галлии привела к политическому кризису. Антоний тут же принял ответные меры. Он вступил в переговоры с Секстом Помпеем на Сицилии и, что более важно, с Агенобарбом, который командовал остатками республиканской армии на Адриатике. Они объединили флоты и поплыли в Италию, но обнаружили, что Бриндизи для них закрыт. Хотя эта мысль, очевидно, принадлежала не Октавиану, но он наскоро собрал войско и двинулся маршем на юг. В течение нескольких недель два военачальника свирепо глядели друг на друга через пространство, которое внезапно стало линией фронта, и казалось, что вот-вот вспыхнет с новой силой гражданская война.

44

В конце сентября по приглашению Галла я вновь оказался в Риме. Его дом был на западном склоне Эсквилина. Раньше он принадлежал одной из жертв проскрипций — сенатору, имевшему эклектичные сексуальные наклонности и дополняющие их пристрастия в искусстве. Галл находил это сочетание забавным, но меня это приводило в сильнейшее смущение. Я только раз взглянул на мозаичный пол у себя в комнате, как тут же попросил чем-нибудь его прикрыть. Просто поменять комнату было бы бесполезно. Остальные были ещё хуже.

На следующий после приезда день я читал в саду во внутреннем дворике, как вдруг ко мне вышел Галл.

   — Надеюсь, ты взял с собой приличную тогу? — сказал он.

Я отложил книгу.

   — Естественно, — ответил я.

   — Тогда поднимайся и надевай её. Мы идём в гости.

Галл в таком расположении духа может довести до белого каления. Я вспомнил его таинственный поход в театр.

   — Это не пьеса, нет? — спросил я. — Или ты затеял пикник с Киферидой и одной из её подружек?

Киферида, если вы помните, была любовница Галла, их связь то обрывалась, то возобновлялась (сейчас как раз они опять сошлись). В прошлом она была также любовницей Антония и ах-какого-набожного Брута, что говорит о её широких взглядах и чувстве юмора. Мне она нравилась, но в небольших дозах. На этот раз она была бы слабым подспорьем в моих философских занятиях.

   — О, Киферида пришла бы с удовольствием, — засмеялся Галл. — Но сомневаюсь, что ей будут очень рады. А её друзьям и подавно. Но тебе-то там понравится.

   — Ты не собираешься сказать мне, куда мы идём?

   — Нет, конечно. — Галл ухмыльнулся. — Это сюрприз.

Я нахмурился. Знаю я его сюрпризы.

Он ждал, когда я спущусь.

   — Это не так уж далеко, но мы должны произвести впечатление, — сказал он. — Носилки у входа. — Он посмотрел на меня. — Вергилий, только не эти чёртовы домашние шлёпанцы! Мы же не пообедать выходим.

Вздохнув с облегчением, я отдал их рабу. Что бы там Галл ни задумал, похоже, это ненадолго.

Мы сели в носилки. Как Галл и обещал, путь был недолгим. На мгновение я с ужасом подумал, что мы направляемся в дом Прокула — теперь, конечно, уже чужую собственность, — но мы проехали мимо, вдоль древней Сервиевой стены[178] в сторону Эсквилинских ворот. Мы остановились у большого дома, и рабы помогли нам сойти.

   — Где мы? — спросил я Галла, пока мы поднимались по ступенькам.

   — А где ты думаешь? — Он усмехнулся.

Я терялся в догадках.

   — Галл, мне бы хотелось это узнать сейчас, пожалуйста. К кому мы явились?

   — К Цильнию Меценату, — ответил он.

Как только мы поднялись на верхнюю ступеньку, двери отворились.

Нас провели в сад, и я решил, что напрасно беспокоился о тоге.

Меценат, советник Октавиана по культуре и дипломатии и один из самых могущественных людей в Риме, играл в ручной мяч с тремя рабами. Он был голый до пояса и весь потный, как свинья.

   — Галл! Я в восторге, что ты смог прийти, мой мальчик! — сказал он, когда мы закончили свои приветствия. — А это, должно быть, твой друг Вергилий, вот этот, с великолепными бицепсами.

Я бросил взгляд на Галла, чтобы узнать, как он это воспримет, но Галл смеялся.

   — Не отпугивай его, Меценат, — произнёс он. — Он здесь только потому, что я не сказал, куда мы идём.

Меценат надул губы. Он кинул мяч одному из рабов — красивому юноше-африканцу — и щёлкнул пальцами. Подбежали ещё два раба с толстыми шерстяными полотенцами и начали растирать его.

   — Очень лестно, — проговорил он. — Очень лестно. А я-то думал, что он мчался галопом вслед за тобой, высунув язык, просто не надеясь увидеть меня. Ну, ладно, — вздохнул он. — Довольно безобидная фантазия. Как бы то ни было, добро пожаловать, Публий Вергилий Марон.