Я верю, что тебе больно! Подростки в пограничных состояниях

Старший сын справлялся со своими потерями героически, считая себя старшим мужчиной в семье. Вряд ли я могу представить или рассказать о том, что он внутри себя пережил, потеряв отца и правую руку с плечом. Что он и сейчас переживает. Я только уверена, что молитва отца перед кончиной «расколола небо» – и Бог непосредственно стал моему старшему психологом и правой рукой. С плечом. И образ отца, которого он получил больше всех, настолько горит в его душе, что с пути прямого он не свернет. Он сразу из Склифы отправился в университет, закончил философский, потом магистратуру МГИМО, нашел прекрасную работу и прекрасную невесту, помогает мне финансово, путешествует, водит машину, красиво одевается, смеется – как отец. Конечно, он совсем другой. Но он личность. Сразу после смерти отца избалованный успешный ребенок повзрослел «по ускоренному курсу». Как сказала моя дочь о нем: «Он отвел своего маленького мальчика в самую далекую комнату своей души и запер там – чтобы тот не сошел с ума. Он там, наверное, еще сидит и плачет…» Тема эта – потеря части своего тела – не войдет в эту книгу. Она совсем отдельная. Но когда тебя неожиданно толкнули в пропасть – у тебя два варианта: упасть или отрастить крылья. Сыну пришлось на лету отрастить крылья. Ему помогло и то, что в нашей семье отец стал негласно канонизированным святым. Скажу еще лишь, что первое, что я услышала в Склифе от сына, переломанного почти во всех местах, когда его перевезли из реанимации в общее отделение и он узнал, что отца нет (до этого ему не говорили): «Мам, мы поможем тебе! Ты не одна!» И в отличие от моего обещания тем страшным утром в Испании – это была правда.

Я, наверное, так и осталась для него немного ребенком, капризным и ранимым. Забегая вперед, скажу, что по мере моего выздоровления я приобретала в его глазах некоторый авторитет. Но не сразу и не тогда, в первые два страшных года. Я была сломлена и просто выживала. Моя мама сердилась на меня, видя мою слабость. Мне было бы нужнее, если бы она просто обнимала меня. Но она не умела…

В состоянии этого своего отсутствия в реальной жизни я, формально живая мать, не сразу заметила, как дочь из стойкого солдатика превратилась в тонкую тень, лежащую носом к стене на кровати в окружении грязной посуды…

Глава 2 Депрессия. Начало

Я не понимала, как поднять ее оттуда. Я уже начала догадываться, что что-то с ней происходит не так – но не знала названия этого «не так». Я говорила: «Вставай, давай пойдем учиться, тебе будет легче». Я говорила: «Папа хотел бы, чтобы ты жила и занималась интересными вещами!» (Ужас какой! Хуже не скажешь! Это только усиливало ее и без того невыносимую боль: папа хотел бы, а она – не может!) Я говорила: «Малыш, жизнь продолжается!»… Я оплатила курсы по подготовке в художественный вуз.

Дочь под давлением моих псевдободрых увещеваний вставала с кровати – и уходила в парк, делая вид, что ушла на курсы. Там она ложилась на скамейку и смотрела в одну точку. Я испытывала облегчение: что-то сдвинулось, вот же, пошла учиться… Я, с трудом двумя руками удерживающая чашку чая и не всегда понимающая, зачем звонит будильник (страшный зверь моей боли сидел рядом с будильником и сразу принимался меня глодать, как только я открывала глаза), все же имела смутное представление: пока кто-то куда-то идет – жизнь не заканчивается. И там, куда я «сдавала» дочь, – там ей помогут, там кипит жизнь, там чему-то ее учат… Мне становилось легче.

Это вообще частая иллюзия многих родителей. О том, что детей можно куда-то «сдать» – и там нам их «сделают». Да, детей могут без нас научить математике и английскому, провести операцию в больнице, подготовить к вузу в закрытом пансионате – но вся их душевная, психическая опора закладывается внутри семьи, внутри дома любви родителей, братьев и сестер, внутри этого до поры до времени – а точнее сказать, вне всякого времени – закрытого и защищенного мира. Это не про стены, стены не имеют никакого значения. Это про душевную крепость и фундамент.

•

Наступила зима. Дочь на своей скамейке простудила себе почки и в плохом состоянии попала в больницу. Мама мне говорила: «Она что, не понимает, как тебе больно?!» Дочь как-то услышала это. Она решила уйти жить к друзьям. Как я узнала потом – чтобы мне не было так больно еще и из-за нее. Там она пробовала облегчить свое состояние наркотиками, пыталась много общаться, как она говорит – «уходила в социальные запои». Когда она наконец заехала домой повидаться – меня поразил ее истонченный, измученный, предельно тревожный образ. К тому же она побрилась наголо («Мам, я хотела состричь с себя всю негативную энергию, накопленную в волосах») и сделала много аккуратных, неглубоких царапок на запястьях («Мам, я хотела попробовать, как физическая боль может унять душевную, мне так легче!»)…