Я вернусь

С этой поры с пропитанием в Якутске стало очень тяжело. Сразу ввели карточную систему. Вся наша стипендия уходила в фонд обороны страны. Но никто не сетовал, не роптал. Нам, приезжим деревенским мальчишкам, в такую суровую пору жить в городе стало невозможно. Закрылись ранее распахнутые двери горожан, никто более не нуждался в наших нехитрых услугах, да и платить людям за работу было нечем. Все голодали.

Глава 2. Доброволец

Но гораздо больше, чем пищи наши юношеские сердца жаждали попасть на фронт. Я бредил армией, рвался на войну с первых минут начала Великой Отечественной.

25 июня я пошел в военкомат, чтобы записаться добровольцем. Мне тогда было семнадцать лет, но для того, чтобы попасть на фронт, я бессовестно соврал, что родился в 1922 году. Если мне и удалось обмануть комиссию о своем возрасте, провести врачей не получилось. Я до этого перехворал малярией, и поэтому комиссия безжалостно отчислила меня из числа добровольцев. Никогда в жизни я не испытывал такой душевной боли, как в миг, когда мне вручили белый билет, вместо призыва.

А выживать в городе с каждым днем становилось все труднее и труднее. Я понял, что надо ехать домой, иначе меня бы ждала здесь неминуемая голодная смерть. Осенью, напросившись к торговым подрядчикам в обоз, я уехал на родной Вилюй.

Добрался через несколько месяцев исхудавший, полуживой, грязный и обовшивевший за время долгого и трудного пути. Семьсот километров протопал на своих двоих, по грязи и бездорожью, Бог весть, чем питаясь. Засыпая, трясся от холода и вспоминал маму, Давыда. Сердце сжималось от желания поскорее их обнять.

Какой бы нескончаемой, долгой не была дорога, она рано или поздно имеет свой конец. Так и мой путь домой завершился встречей с родными людьми, объятиями, слезами, и радостью вперемешку с горечью материнских переживаний за любимого сына…

Глава 3. На фронт любой ценой

По возвращении меня назначили заведующим избой-читальней и клубом в Сыдыбыле. Работа не занимала меня, как было бы, наверное, в мирное время. Я жадно ловил новости с фронта и не оставлял попыток записаться добровольцем. Белый билет висел на мне ярмом, и, надо сказать, что не мне одному он портил жизнь. Еще четверо моих знакомых белобилетников отдали бы все, чтобы попасть на фронт. Весной нам наконец-то представился такой шанс.

В мае сорок второго в сельпо вывесили общую повестку на сорок призывников. Нас в этом списке не было, хотя двоих белобилетников из нашей компании на сей раз туда включили. Положение было отчаянное.

Лихорадочно раскинув мозгами, я заметил, что на листе еще оставалось пустое место для пары-тройки фамилий.

Тогда я решился на отчаянный шаг. Надоумил другого белобилетника Макара, который хорошо рисовал, вписать наши имена таким же почерком, каким был составлен список. Макар без труда подделал почерк и вписал в повестку себя, меня и моего двоюродного брата Мишу Иванова, девятнадцатилетнего парня.

Таким образом, мы втроем отправились в Вилюйск, где нам предстояло пройти военную комиссию. Когда я уезжал, мама плакала, просила, молилась каким-то силам, лишь бы меня не забирали в армию. А я в свою очередь требовал у всех айыы1211 способствовать моей воле. Я был уверен, что непременно добьюсь своего.

Комиссия заседала в вилюйской средней школе. В коридоре толпились призывники. Едва дождавшись своей очереди, я влетел в кабинет. Там сидели трое членов комиссии и среди них, на мою голову, был наш председатель райсовета Николай Спиридонович. Увидев меня, он сразу указал на дверь.

–– Иди домой!

Мишу тоже прогнали. На второй день работы комиссии я еще раз пришел в школу с надеждой, что председателя сегодня там не будет. Но к моему разочарованию он снова восседал за комиссионным столом. Я ушел домой не солоно хлебавши, даже не попытавшись войти в кабинет.

На третий день председателя в школе не было и я, лелея надежду, вновь предстал перед комиссией. Признаться, даже в отсутствие председателя мои шансы были невелики. Злосчастная малярия, слабое зрение после перенесенной в детстве кори, юный возраст – все было против меня!

Председателем комиссии в тот день был врач Шеметов. Он велел мне подтянуться на финском турнике, пробежать несколько кругов, послушал легкие, измерил пульс. Физически я был крепок, потому задания выполнил без особого труда. Подвести меня могло только слабое зрение. С волнением я ждал когда начнут проверять зоркость. А видел я, прямо скажем, неважно.

Шеметов, как мне кажется сейчас, догадывался о том, что я плохо вижу. Но знал он также, что я не в первый раз рвусь добровольцем и своих попыток не оставлю, даже если эта комиссия в очередной раз мне откажет. Он недолго подумал, прежде чем приступить к обязательной процедуре проверки зрения.

–– А сосчитай-ка мне, дорогой мой призывник, сколько роликов на проводе над зданием почты, – спросил доктор.

Здание почты стояло в пятидесяти метрах от школы и было видно из окна. Количество этих роликов я знал с самого детства, с тех пор как впервые приехал в Вилюйск. Все местные мальчишки это знали.