Я вернусь

После потасовки в бане меня определили в вагон-карцер. Тут сидели еще пять бедолаг, которые, как и я, выказали дикую непокорность. Везли нас до самого Новосибирска, не выпуская на свет Божий. Хотя вагон и назывался карцером, кормили нас хорошо, давали хлеб, суп и кашу. Все, что положено.

С таких приключений началась долгая дорога на фронт.

Глава 5. Живые скелеты

В Новосибирске пленникам вагона-карцера наконец-то разрешили выйти из вагона. Огромный городской железнодорожный вокзал мне показался сказочным дворцом. Даже в Олонхо1312 не воспевали таких домов! Я вновь и вновь обходил могущественное строение, задирал голову и считал этажи. В Якутске мне доводилось видеть лишь двухэтажные строения, поэтому я никак не мог представить, какой же человек мог жить в таком большом каменном доме! Более просвещенные земляки объяснили мне, что это вокзал, и здесь никто не живет.

Людей на вокзале было много, но я не обращал на них никакого внимания, с жадностью рассматривая внутреннюю отделку каменных сводов. Лишь выйдя на перрон, обратил внимание на странную пару. С виду это были высокие скелеты, обтянутые кожей. Впалые щеки, торчащие из под тонких бескровных губ огромные зубы и печальные глаза без ресниц, ужаснули меня до глубины души. Они были абсолютно лысые, и лишь по платьям я догадался, что передо мной стояли женщины. Оказалось, что это была группа вывезенных из блокадного Ленинграда девушек. Их эвакуировали в Челябинск. Живые мертвецы – иными словами встреченных незнакомок не назвать.

Я так перепугался, что быстро вернулся в вагон, хотя планировал продолжить экскурсию по железнодорожному вокзалу. Ни увиденные потом на войне настоящие трупы, ни вывернутые кишки, ни оторванные конечности не могут затмить ужаса, который на меня произвели эти девушки-скелеты… «Так, наверное, подумал я, выглядит сама Смерть».

Я еще не знал, что больше полумиллиона ленинградцев умрут в блокаду от голода, что в Ленинграде люди умирают от голода каждый час, что шоферы «Дороги жизни» выбиваются из сил, поставляя продовольствие в осажденный город. Я только сейчас окунулся в войну по-настоящему и первым ее зримым воплощением оказались эвакуированные ленинградки.

Глава 6. Картошка

Едва мы отъехали от Новосибирска, как у меня заболел живот. Поел чего-то холодного, а потом скрутило так, что три дня не мог ни есть, ни пить. Ослаб так, что ноги дрожали, когда я предпринимал попытки подняться. На одной из станций нас, приболевших призывников, отсеяли от основной массы. Я успел отдать свои пожитки земляку, чтобы не потерять их в больнице.

Начали нас лечить. Через три дня вроде отпустило, я стал потихоньку выходить на улицу, дышать свежим воздухом. По-русски говорил я очень плохо, потому спросить, куда нас отправят по выздоровлению, не мог.

–– Почему? – Этот вопрос я бесконечно задавал женщине в военной форме, привозившей нам еду.

Она жестами объясняла, что мы находимся в санчасти.

На четвертый день пребывания в лечебнице какая-то неразговорчивая худая женщина посадила меня и еще одного больного на телегу и куда-то повезла.

Наступала осень, было зябко, дул пронизывающий ветер, накрапывал противный мелкий дождь, а на мне была легкая рубашка, какие-то старые штаны, на ногах стоптанные, разваливающиеся замшевые тапочки, сшитые матерью.

Через час езды по тряской дороге нас привезли на большое картофельное поле. На окраине стоял шалаш, куда я поспешил укрыться от непогоды, лег прямо на сено и свернулся калачиком. Было там еще несколько якутов, худых, изможденных, похожих более на каторжников, чем на призывников. Они, очевидно, тоже отстали от поезда, и находились тут давно. Земляки рассказали, что надо копать картошку. Здесь впервые в своей жизни я увидел такой инструмент, как тяпка.

Вдруг снаружи послышались чьи-то шаги. В шалаш заглянул здоровенный мужчина-кавказец:

–– Стройся! – скомандовал громким басом.

Мы выстроились. Мужчина в форме велел копать, указав фронт работ. Мой напарник вместе с другими собратьями по несчастью взяли лопаты и покорно направились к грядкам. А я отказался. Залез в шалаш и лег на затхлое сырое сено.

Кавказец что-то рявкнул и выволок меня из шалаша за ноги. Хотел ударить ногой, но за меня вступилась та самая, привезшая нас на поле женщина.

–– Я воевать, – на ломаном русском обратился я к женщине. – Картошка копать нет!

Она тоже рассердилась, повысила голос и начала быстро-быстро что-то говорить, показывая то на меня, то на картофельное поле, то на сурового командира. А я твердил все то же самое:

–– Я воевать, картошка копать нет!

Три дня нас возили на огород. Напарник копал, а я упрямо отказывался от работы. Однажды сердитая женщина принесла мне огромные старые ботинки и женское пальто.

–– Одевайся! – сердито крикнула мне и бросила вещи к моим ногам.