Я вернусь! Неудачные каникулы

И опять вообразила себя героиней фильма. Судьба забросила её на неизвестный остров, она заблудилась, ей грозит смерть от голода и холода… Собрав последние силы, она бредёт через лес. И вдруг — избушка. Неизвестный человек выходит ей навстречу. Кто он? Разбойник? Изгнанник? Спаситель или враг? Теряя сознание, Юлька падает в снег…

В домике пронзительно заскрипела дверь. Юлька вздрогнула и попятилась на лыжах назад. Но тут же остановилась, удивлённо глядя на хозяина дачи, который из кучи хвороста, лежащей возле крыльца, выбирал самые толстые сучья.

— Павлик! — крикнула Юлька.

Парень разогнулся, угрюмовато поглядел на Юльку, словно был недоволен, что она тут оказалась.

— Заходи, — не слишком приветливо проговорил он, — гостьей будешь.

«А почему бы и нет? — подумала Юлька. — Вот назло им, назло им всем буду дружить с Чёрным!»

7

Пашка распахнул дверь дачки и по-джентльменски пропустил Юльку вперёд, а за нею вошёл сам.

В маленькой квадратной комнатке было жарко от раскалённой железной печки. Стол, два табурета, железная кровать с сеткой, ничем не покрытая, составляли всю обстановку. На столе лежал замок и ключ, на печке тонко гудел чайник. Ещё небольшой настенный шкафчик висел у дверей, Юлька его сначала не заметила. В углу стояли лыжи с палками.

Чёрный указал Юльке на табурет:

— Садись. Чаю хочешь?

— Нет. Я на минутку.

— Хоть сейчас уходи, если боишься, — усмехнувшись, ответил Чёрный.

— Я не боюсь, — сказала Юлька.

Она прошла и села на табурет. Чёрный молчал. И Юлька молчала. Уже неудобно было молчать, а о чём говорить, не знали. Тут кстати чайник вскипел, расплескался на печку, зашипело, пар поднялся. Чёрный заметался в поисках тряпки. Так и не найдя её, он раскатал длинный рукав своего свитера и воспользовался им как прихваткой.

— Давай чаю выпьем. У меня, правда, хлеб да сахар, больше ничего нет…

Он открыл шкафчик, достал хлеб, завёрнутый в газету, вынул из кармана складной нож. Тарелок не было. Хлеб — на газете, сахар — на бумажке, стакан — один.

— Пей, я потом, — сказал Чёрный.

Он налил Юльке кипятку.

— Какой странный хлеб, — удивилась Юлька, — так и рассыпается на крошки.

— Он перемёрз, — объяснил Чёрный. — Я купил, а потом три дня тут не был.

— А вкусный.

— Как пирожное.

Юльке и в самом деле понравилось угощение: перемороженный хлеб с сахаром и кипяток. Кто не ел, тот, конечно, не поймёт, подумает: ерунда. Нет, вы сперва поплутайте суток двое на лыжах в тайге, потом наткнитесь на такую вот избушку неизвестного отшельника, отогрейте у печурки совсем закоченевшие руки, попробуйте этот мороженый хлеб с кипятком, а потом будете говорить, ерунда или не ерунда.

Одной минуты не потребовалось Юльке, чтобы вообразить таёжную глушь за окном. Видимо, она попала в избушку охотника. А сама… Кто же она сама?

— Ещё? — спросил Чёрный, заметив, что стакан опустел.

— Нет. Пей ты.

Он положил в стакан кусков десять сахару, налил до краёв кипятку и стал есть хлеб, запивая этим сиропом. На Юльку он не смотрел, а куда-то мимо, в стену, и взгляд у него был безразличный и усталый, как у взрослого. Ворот свитера растянулся, из него торчит тонкая смуглая шея, словно ветка тополя из стакана. «Без отца-матери парнишка-то», — вспомнились Юльке слова отца. И таёжные фантазии как-то сразу отошли в сторону, Юлька увидела перед собой живого парнишку с трудной судьбой, бывшего однокашника, озорника Пашку Чёрного.

— Это что же, ваша дача? — спросила Юлька.

— Наша. Ещё когда мать была жива построили.

— И ты здесь живёшь?

— Да нет… Прихожу иногда, если бабка надоест своим ворчанием.

— Вдвоём с бабкой живёшь вообще-то?

— Вдвоём. Бабка у меня паршивая. Всё молится. За десять километров в Воскресенское в церковь ходит, а сама у соседей из сарая яйца таскает. «Прости, господи, мои прегрешения?»

Пашка с такой уморительно постной миной передразнил бабку, что Юлька расхохоталась. Но сам он даже не улыбнулся.

— Ненавижу я её, — сказал Пашка. — Убил бы…

— Ты с ума сошёл!

— Ладно, — оборвал Пашка, — не будем о ней. Пускай живёт.

— Что тебе бабка? — сказала Юлька. — Ты сам уже взрослый. Скоро работать пойдёшь. Сколько тебе? Шестнадцать?

— Шестнадцать… А когда мать умерла, мне было двенадцать. Через полгода уехал отец.

— Почему он не взял тебя?

— Я сам не поехал. Мачеха не хотела. Я подслушал, как они ругались с отцом. Она его уговаривала: «Пусть Паша поживёт с бабушкой». Нужен я ей… Потом отец поставил ультиматум: «Не хочешь Пашку воспитывать — разойдёмся». А я не поехал. Зачем насильно навязываться? Пускай живут.

— Он вам помогает?

— Сначала помогал. А теперь у них ребят двое. Письма пишет раза три в год. Собирался приехать в отпуск, да дорого. Далеко забрались — на Камчатку. Это она его нарочно подальше увезла. И в гости не пускает. Тряпка он, отец. Мать им всегда командовала. Теперь — эта. Я ему не отвечаю на письма. Бабка посылает свои хныканья, а я не пишу.

— Это нехорошо…

— Нехорошо? — вскинулся Чёрный. — Нехорошо? А ему — хорошо? Ему первая встречная баба дороже сына… Вот и пусть живёт…

— Он пишет тебе — значит, помнит.