Я вернусь в твою жизнь

Настю я родила, и до сих пор не перестаю благодарить Люду за то, что не позволила мне совершить непоправимую ошибку. Смотрю на свою девочку и раз за разом прошу у Бога прощения за свои мысли. Это было от злости, обиды, от боли. Эмоции бы прошли, а маленького человека бы не было.

– Нет, Стасюш, тётя Люда и Сашка уезжают с дядей Асланом. Но когда вернутся, мы обязательно к ним съездим.

Люда, кстати, встретила достойного мужчину. Аслан Амирович оперировал Сашке глаза, и с реабилитацией помогал. Так встреча за встречей, а потом предложил Люде встретиться за кофе. Люда согласилась, а потом долго дома плакала перед фотографией своего погибшего мужа.

Мне пришлось долго успокаивать её и убеждать, что нет ничего плохого в том, что она начнёт с кем-то встречаться. Что это не предаст память её любимого человека, и он бы точно не хотел, чтобы она всю жизнь была одна.

Мы вместе собрали вещи её покойного мужа и сложили в закрытые коробки, долго вспоминали потом на кухне, каким он был и их свадьбу.

И Люда отпустила. Не вычеркнула из сердца, но отпустила, разрешив себе жить дальше.

А Аслан Амирович оказался мужчиной действительно хорошим. Добрым, порядочным, надёжным. Через полгода они расписались и переехали в Краснодар. И меня забрали.

Насте же гостить у тёти – и мёду не надо.

– А ты почему в ванной, мам?

Чтобы твой отец не услышал наш разговор.

Боже, как же дико это прозвучало даже в моей голове. Но самое ужасное, что это правда.

Настя – моя. Только моя. Семья Семёна заплатила мне за её убийство. А Семёну на тот момент вообще было плевать, вон в Японию с девицей собирался, хоть и говорил за пару дней до этого, что детей от меня хочет. Ага.

– Умывалась как раз, а тут ты позвонила, – чувствую себя не очень приятно, что вру ей, но пятилетнему ребёнку правду не всегда говорить целесообразно. – Ну расскажи, чем занимаешься?

Настя увлечённо начинает болтать, рассказывая мне про новую куклу, которую ей подарила тётя, и про то, что негодяй Сашка сломал этой кукле руку, но потом загладил вину, притащив из кухни кусок пирога, в котором было много ягод клубники.

– В его кусочке было пять клубничек, а в моём семь. И я его простила, – кивает с деловым видом. – Но, наверное, не до конца. Надо ещё клубники.

– Хитрюшка, – смеюсь негромко. – Но с клубникой там осторожнее, а то опять кое-где обсыплет, и будешь вся чесаться.

– Ну, мам!

– Ладно, котёнок, мне пора, – смотрю на часы и понимаю, что времени уже в обрез. Пора собираться, а ещё бы пробежаться по составу делегации испанцев, проговорить их имена на всякий случай.

С сожалением прощаюсь с дочкой, снимаю одежду и встаю под душ. Пытаюсь собраться, привести мысли в порядок. Вода помогает, отвлекает. Мне нравится ощущать на коже, как горячие упругие капли барабанят.

Заворачиваюсь в полотенце и выхожу. Времени остаётся не так много, пора собираться.

– Смотри, там в делегации изменения. Перечитай.

Дверь в мой номер распахивается, и в неё стремительно и безапелляционно входит Радич. Я застываю в ступоре от его наглости.

– Вообще-то, я неодета! – говорю сердито и громко.

Семён застывает посреди комнаты и поднимает глаза от планшета. На лице ни одной эмоции, только ноздри начинают раздуваться чуть шире, а на скулах желваки натягиваются.

А у меня с кожи капли воды начинают быстрее испаряться, потому что я вся вспыхиваю. Горит будто каждый сантиметр, не только лицо. И то, что обнажено, и то, что под полотенцем.

– Я тебе сбросил, ты не прочла, – пожимает плечами, объясняя своё бесцеремонное вторжение. А потом как ни в чём не бывало подходит ближе.

– Вот этот – Марио Кортес, он правая рука гендиректора “Ла Порта”, с которыми мы хотим заключить контракт. Едет вместо своего зама. Лично. Его переводи приоритетно.

– Семён, – останавливаю его, вынуждая снова на себя посмотреть. – Выйди.

– Это важно, Вась, – поднимает брови, кивая на планшет.

– Я почти голая.

– И?

Сглатываю.

И?

Блин, “И”?!

– И тебя это не смущает? – складываю руки на груди, но чувствую, как коленки становятся слабыми.

– А когда меня смущало твоё обнажённое тело?

Он абсолютно серьёзен. А вот я сейчас разрыдаюсь. То ли от отчаяния, то ли от смеха.

Внутри горит огонь. Зверёк противно скрежещет острыми коготками по своей металлической тюрьме. Наверное, я настолько переполнилась эмоциями, что напрочь крышу сорвало.

– Тогда тебя не смутит немного подождать, пока я всё же переоденусь, – прохожу мимо к шкафу, сбрасывая по пути полотенце.

6

Семён

Как-то раз я во время спуска со скалы неудачно поставил ногу и сорвался, завис на страховочной верёвке, потом быстро снова закрепился, но при этом упоролся рёбрами об отвесный выступ. Было так больно, что дух вышибло и вдохнуть не получалось. Рёбра встали в спазм, будто кто их заблокировал.

Примерно то же я чувствую и сейчас. Хочется вдохнуть глубоко, а не получается. Потому что вид голой дефилирующей к шкафу Адамовны вышибает дух покруче какого-то там удара о скалы.

Охуенная. И охуевшая.