Я весь отдался северу (очерки)

Выбрался на лед. Надо было размахивать руками, бегать. Чуть согрелся, надел валенки, шубу накинул на голое тело. Остальную одежду и выполосканное белье схватил охапкой и – домой. Самовар уже кипел. Напился чаю и спать. Утром открываю глаза. Около меня стоит старик. Озабоченно спрашивает:

– Болен?

– Болен.

– Что чувствуешь?

– Есть хочу.

Два с половиной месяца почти ежедневно купался. Пропускал дни больших ветров. Первый снег не мешал купанью.

В 1913 году в журнале «Аргус» помещена моя фотография. Я сижу на льдине, и подпись: «Художник П. нагуливает здоровье».

* * *

В первые дни я собрался идти подальше от становища. Увидела Маланья, заколыхалась, заторопилась, догнала.

– Ты куда пошел?

– На Чум-гору.

Посмотрела Маланья на мои ноги – я был в ботинках.

– Обратно как пойдешь? Боком перекатывать себя будешь? – Маланья объяснила, что на острых камнях ботинки скоро порвутся. – Я тебе пимы принесу.

Подождал. Маланья принесла новые пимы из нерпы с подошвой из морского зайца.

– Одень. В этих пимах и по камешкам хорошо, и по воде можно ходить. А сколько стоят пимы?

– Полтора рубля.

Мне это показалось дешево. Удивление вылилось вопросом:

– Оба?

Маланья засмеялась долгим смехом, даже села на землю. Отмахиваясь руками, раскачивалась. И сквозь смех сказала:

– Нет, один пим! Один ты оденешь, один пим я одену. Ты шагнешь ногой, и я шагну ногой. Так и пойдем.

Посмеялась Маланья и рассказала старинную ненецкую сказку о людях с одной ногой, которые могут ходить только обнявшись.

– Там живут любя друг друга. Там нет злобы. Там не обманывают, – закончила Маланья и замолчала, задумалась, засмотрелась в даль рассказанной сказки. Долго молчала Маланья.

Собаки угомонились, свернулись клубками, спят. Только уши собак вздрагивают при каждом новом звуке.

– Ты думаешь, в сказках все сказка? – снова заговорила Маланья. – Я думаю, и правда есть.

– Расскажи еще. Ты много знаешь старых сказок?

– Много знала, да потеряла. Живу давно, иду долго, по дороге и потеряла много.

* * *

Поехал я на два месяца, продуктов взял на четыре. Лишнее всегда пригодится остающимся. Не взял керосину, не взял дров и теплой одежды для зимы. Была у меня шуба, теплая шапка, но для зимы все это легкая одежда.

Начал готовиться к зимовке. Надо запасти дров. У берега было много плавника. Сталкивал бревна в воду, кое-как подгонял ближе к дому, распиливал и втаскивал в гору к дому. Много запасти не было силы и времени. Месяца на два-три запас.

С наступленьем темных ночей пришли и ветры, будто сговорились.

Несколько дней штормовой ветер не выпускал из дому. Ветер порывами наваливался на дом, пытался сбросить с места. Дом вздрагивал, отвечал не то вздохами, не то стонами. Наконец ветер успокоился. Я пошел делать зарисовки.

Большие пятна сгустками крови краснели на камнях. Подошел ближе. Это камнеломка в осеннем расцвете увядания. Листья желтеют и проходят всю гамму красных тонов. Яркое увядание камнеломки, похожее на цветение, разгоняло безнадежность, громко говорило о радости жизни, о силе жизни. В темном пейзаже увядающая камнеломка радовала больше весеннего цветения на юге.

* * *

Ненцы ждали с Большой Земли продуктов на зиму. Кто-либо из ненцев дежурил на высоком месте, всматривался в море.

– Пароход! Пароход идет!

Становище ожило. У всех оказалось много дела, хлопот. Сколько я ни всматривался в море – ничего не видел.

– Да ты носом нюхай. Дымом пахнет. Глазом-то и мы не видим.

* * *

В том же 1905 году познакомился с Тыко Вилкой. Картины Вылки меня поразили глубоким пониманием полярного пейзажа. Картины были исполнены карандашом и акварелью. Исполнение было неровное. Рядом с утонченнейшими акварелями, напоминающими лучших мастеров, были резко набросанные черные горы, скалы. В них надо было вглядеться, смотреть надо было иначе, чем обычные, привычные глазу пейзажи. Особенно радовали и запомнились «Жонка ловит рыбу» и «Ночь летом». «Жонка ловит рыбу» – непосредственная передача виденного, прочувствованного. Мягкие линии невысоких гор обступили залив. Лодка. Ряд поплавков. Рыбачка наклонилась над сетью.

«Ночь летом» – маленький островок, тихая вода, над островком два легких розовых облачка.

Вилка стремился на Большую Землю, в Москву. Хотелось отговорить, посоветовать окрепнуть в своих работах, окрепнуть в своих достижениях и тогда ехать.

В те недавние и, кажется, такие далекие от нашего времени годы не было бережного и заботливого отношения к самобытным художникам, выходящим из малых народов, как сейчас. К сожалению, в Москве Илья Константинович пережил много горьких минут.

* * *

В одну из поездок на Новую Землю пришлось ехать с губернатором Сосновским.

Преисполненный довольством, высокий чин заговорил о целях своей поездки. Его не смущало, что его слова будут слушать и пассажиры второго класса, и даже пассажиры трюма, палубы, пассажиры третьего класса. Под мерный шум машины, под журчание воды, рассекаемой пароходом, губернатор говорил: