Но как мальчишеское, дерзкое начало, так и человеческая чуткость, внимание мудреца в Михаиле Михайловиче неподражаемы. Однажды мы летели со спектаклем «Андрюша» (памяти Андрея Миронова) на гастроли в Америку. Летели долго, начались хождения по салону, кто вискарик вытащил, кто водку… Я же, единственный, кто в этот раз не выпивал, попросил у стюардессы помочь мне заполнить декларацию. Она начала мне помогать… И тут Михал Михалыч, выглядывая к нам из-за кресла, спрашивает ее: «А мне поможете заполнить?» Она с вежливой улыбкой отвечает: «Я пока заполняю господину Васильеву». И вдруг Михал Михалыч с всклокоченным, видимо, слежавшимся на спинке кресла хохолком волос ей говорит: «Мы вам, наверное, так надоели?» И это было сказано с таким неподдельным проникновением в самую суть ее проблемы, что стюардесса, позабыв всю свою эталонную сдержанность, ответила ему с искренней печалью: «Если бы вы знали как!..»
Он всегда очень тепло и нежно относился к молодым артистам. В театре ведь, когда приходит новичок, ему всегда тревожно: как примет тот или иной мэтр? А в отношении Михал Михалыча такого вопроса никогда и ни у кого не возникало. Он всегда принимал!
Еще одно драгоценное воспоминание о сотрудничестве с Михаилом Михайловичем Державиным. Лет шесть назад — на его 75-летний юбилей — мы решили поставить пьесу Вали Аслановой «До встречи в Венеции». Я ее ставил как режиссер-постановщик. К сожалению, этот спектакль так и не вышел. Михал Михалычу было уже трудно запоминать огромные массивы текста главного героя. Но репетиции были грандиозны и многообещающи! Михал Михалыч играл человека, который уже разочаровался в искусстве, в театре, в кино. Он приезжал в какое-то сибирское село и начинал там помалу спиваться… И вдруг его узнает молоденькая девушка (Маша Куликова), киномеханик в сельском клубе, и возрождает его к жизни. «Да вы что! Вы же такой артист!..» Я даже специально для спектакля сделал «игровую» афишу с фотографией молодого Державина в бабочке. Эту афишу разворачивала перед ним на сцене Маша.
И был один пронзительный момент. В одном из монологов речь шла о том, что артистов, к сожалению, помнят, лишь пока они работают, пока они живут на сцене. Очень больная, в общем, тема для каждого актера. Ведь сколько у нас даже великих актеров, которых почти уже не вспоминают. Печальный, очень длинный монолог.
И я, увидев, что Михал Михалычу уже трудно запомнить большой монолог, сказал ему: «Михал Михалыч, нам просто нужна здесь болевая точка. Может быть, здесь даже лучше своими словами… как-то… Вот представьте, что вы уже никому не нужны. Вот вы идете…»
И вдруг он подхватил: «Вот я подхожу к Дому актера. Маргоша меня Эскина пригласила на вечер. Гляжу — стоят какие-то старушки, со мной здороваются. И вдруг я узнаю… очень знакомые глаза!.. И вдруг вспоминаю, что когда-то на эту актрису в театр бегала вся Москва. Чтобы только увидеть вживую, хоть с галерки взглянуть на ее колдовскую игру!.. А сейчас? Стоит с какими-то старушками, никому не нужна, всеми забыта».
И я смотрю — на глазах у Михала Михалыча слезы! И это именно то, что мне нужно было в этом спектакле. Та самая пронзительная нота. Та самая внутренняя боль в этом, казалось бы, внешне, типажно очень благополучном герое. Я на всю жизнь запомнил это его мгновенное понимание режиссерского замысла и мгновенную импровизацию в ответ».
