Я видел как плачут животные... [СИ]

— Так вот почувствуйте ее здесь. Боль нельзя измерить Омами или Ваттами. Для каждого она своя. Ее можно лишь разделить, уменьшив тем самым страдания другого, но измерить — никогда. Я чувствовал как ей было больно, видел ее страдания и всеми силами пытался помочь. Каждый день в течение многих лет, мною было сделано много, но не достаточно, чтобы избавить ее от мучений. Теперь вы должны взять эту священную миссию на меня.

— О чем вы говорите? — спросил я.

— Вы обещали, что выполните мою маленькую просьбу — не нарушайте данного вами обещания. Вот, — он встал со стула и перед ним вдруг возникла громадная карта местности, на которой все было расположено таким образом, что любой кто бы на нее не посмотрел мог увидеть подробные очертания многочисленных «районов-баз», раскинутых по поверхности Эндлера, а затем указал на простиравшийся почти на триста километров горный хребет Эмануэль. — Здесь ты найдешь все ответы, но прежде, ты должен покончить со всем этим.

— Что я могу сделать?

— Очень многое и для этого тебе придется сделать самую малость. Только тебе такое под силу. Света слишком слаба, а мальчик — молод и наивен. Ты можешь понять меня лучше, нежели они, поэтому сделай так как я тебя прошу и мы будем квиты.

13

Его тело кремировали в соответствии с правилами, а прах по завещанию, найденному в кармане его рабочего халата — развеян над планетой в том самом месте, где он впервые провел свои исследования на предмет наличия разума у планеты. В такие минуты думаешь о чем угодно, но только не о бредовости его идеи. Хочется жить. Чертовски сильно. Как будто ты сам только что умер и должен был быть помещен в небольшую плоскую стальную доску и отправлен прямо в раскаленное и вечноголодное огниво, пожиравшее все, что попадало ему в пасть.

Света была рядом. Сэм не смог смотреть на все это и ушел раньше всех, когда сама процессия еще была в разгаре. В этот день вокруг его могилы собрались даже те, кто никогда особо не был замечен в симпатиях к странному ученому, чьи исследования приводили многих в замешательство и желание поскорее покинуть его кабинет, закончив разговор в туже секунду.

Он был странным. Может даже слишком для такого видного ученого, в обществе которого многие чувствовали себя мелкими и жалкими. Не способными достичь даже малой толики того, чем обладал Иванов.

Время вышло. Прах рассеялся по громадной площади и улетел прочь, оставив после себя лишь неприятный запах горел останков. Мы оба стояли на небольшом балкончике и смотрели вдаль, в место, где только что, как падающая звезда, ярким шаром пронесся истребитель, несший на своем борту последнее, что еще значило для этой планеты.

— Не плачь. Он знал на что шел.

Я пытался всеми силами успокоить ее, но женщина как назло не слушала и продолжала лить слезы. В такие минуты я был бессилен. Мне была неподвластна эта стихия — успокаивать людей. Да и общение с живыми были для меня как нечто заграничное и неведомое, чему я редко пытался учиться. Сегодняшний день был одним из таких редких случаев.

Я обнял ее и по моей щеке скользнула ее ладонь. Она просила не оставлять ее, не покидать планету и не бросать все это. Старик завещал уничтожить остатки своих исследований, вплоть до собственной одежды и кабинета в целом. Огонь забрал все. Уничтожил и проглотил последнее, что связывало ее и ее сына с этим местом. Она умерла вместе с ним, хотя сейчас была рядом и дышала мне в подбородок.

Прибыла новая власть. Фалькон был уволен в тот же день и отбыл ближайшим рейсом. Больше я его не видел, да и не хотел. Его слова о рое, о саранче, которая никогда не останавливается на достигнутом и постоянно находится в состоянии голода, будоражили меня.

А может старик прав? Может там, за хребтом Эмануэль я найду то, о чем он говорил. Может планета действительно чувствует боль и сейчас, когда новая партия горнодобывающего оборудования прибыла на планету, а следом — персонал для его эксплуатации — она плачет, понимая, что ее ожидает.

Я ничего не рассказал Светлане — это было ни к чему. Ее жизнь итак понесла слишком большие потери, а говорить о том, что мне придется сделать, чтобы остановить весь этот контролируемый хаос, мне хотелось еще меньше.

— Ты ведь не улетишь, правда? — спросила она и ее мокрые от слез поднялись на меня. — Скажи мне, что ты останешься с нами?

Что я мог сказать? Да ничего. Я просто промолчал, отведя взгляд в сторону и стараясь не смотреть в ее глаза. Решение было принято. Несмотря на то, что я не разделял идей профессора Иванова, я дал ему обещание, что выполню его последнюю просьбу.

Наконец истребитель пошел на посадку. Его дело было сделано и пилот, выпустив шасси и замигав многочисленными огнями, начал снижение.

— Ты видел его, когда прикоснулся к его памяти? — она опять спрашивала меня. Руки сжались у меня за спиной и тепло ее тела проникло в мое. Дыхание стало напряженным и что-то внутри груди екнуло, зародив в самой душе неизведанное прежде чувство.

— Да. Я видел его.

— Что он говорил?

— Говорил, что все было не напрасно. Просто силы закончились.

— Что теперь будет?