Я вижу солнце

дрова были наколоты, повалившийся плетень выглядел как новый, все прогнившие столбики в винограднике заменены. С того дня и началось... Анатолий нашел себя... У него в руках спорилась любая работа. Благодаря его заботам наш виноградник стал лучшим во всем селе. Единственное, чему он так и не сумел научиться, - мотыжить кукурузу... Вскоре он стал появляться и на колхозном дворе, на плантациях, в поле... Полюбил Анатолий наше село, его людей. Все его интересовало, ко всему он приглядывался. Он безошибочно определял дома фронтовиков, приходил туда и, ни к кому не обращаясь, сам находил для себя работу.

- Сосойя, - спрашивала меня удивленная хозяйка, - как мне быть? Заплатить ему деньгами или как?

- Не смей и заикаться об этом! Разнесет в щепки весь дом! Он ведь контуженый! - пугал я растерявшуюся вконец женщину.

- Ради бога, не оставляй его одного! Разбушуется, чего доброго, не свяжешь его! - просила она.

Я пересказывал Анатолию наш разговор, и он хохотал до упаду.

Объясняться с сельчанами Анатолию было трудновато, и потому он не отпускал меня от себя ни на шаг. Особой разговорчивостью Анатолий не отличался, спрашивали - отвечал коротко, но он был первым человеком, возвратившимся с фронта, и поэтому от желающих поговорить с ним не было отбоя. Его спрашивали о положении на фронте, о вооружении нашей армии, о планах Гитлера, о событиях во всем мире, и, хотя Анатолий не мог знать ничего сверх того, о чем сообщалось в прессе и по радио, к каждому его слову прислушивались с огромным интересом.

Когда я и Анатолий впервые прошлись по селу, за нами увязалась целая орава ребят.

- Сосойя, он герой?

- А то нет?!

- Сколько он убил немцев?

- Миллион!

- А ты взаправду с ним по-русски разговариваешь или обманываешь нас?

- Обманываю!

- А стреляет он хорошо?

- Птичку-сбивает на лету!

- В зяблика попадет?

- С двадцати шагов в глаз!

- А в кольцо?

- В самое отверстие!

- Ух! Вот молодец!

Когда Анатолий впервые увидел вывешенное на балконе Лукайи Поцхишвили черное полотно с бронзовыми буквами [В селах Грузии есть обычай: вывешивать траурную ленту с именем скончавшегося члена семьи], он удивленно посмотрел на меня:

- Что это такое, Coco?

- Сын у него погиб на фронте...

- Ну?

- Ну, здесь написано, что они оплакивают безвременно погибшего сына Кукури...

Анатолий промолчал. Потом он стал останавливаться у каждого дома с такой же траурной лентой и хмуро разглядывать буквы, выведенные неумелой рукой, но с неимоверной любовью и старанием.

Мы вернулись домой поздно вечером.

- Где вы пропадали целый день? - спросила за ужином тетя.

- Осматривали село, - ответил я.

- И что же, понравилось? - обратилась тетя к Анатолию.

- Нет! - покачал он головой.

- Что ты ему показал, Сосойя?

- А ничего. Он ходил и рассматривал траурные надписи...

- Тяжело... - вздохнула тетя.

- Много! - сказал Анатолий. - Тринадцать!

- Много...

РЫБАЛКА

После преображения, когда вода в Супсе становится холодной как лед, усач и сельдь залегают на спячку. Они разыскивают в реке пустотелый валун покрупнее, забираются туда и до самой мартовской оттепели лежат без движения, тесно прижавшись друг к другу. Об этой рыбьей повадке известно каждому сельскому мальчику и конечно же мне. Есть у меня на примете и соответствующее место на реке. Называется оно Напицара. Здесь с незапамятных времен лежит в воде огромный замшелый валун - "чертов камень". Летом мы с утра до вечера лежим на этом камне, загораем, прыгаем с него в глубокий, темный омут, который образует здесь Супса. Но сейчас не время для купаний. Сейчас мы ищем рыбу. Я лежу в ледяной воде у "чертова камня", дрожа всем телом, лязгая зубами. Одной рукой я прикрываю отверстие в камне, -другую просовываю туда по самое плечо.

На берегу сидит Хатия, тут же Анатолий разводит костер, а Бежана сидит на корточках у самой воды и поучает меня.

- Есть рыба, Сосойя?

Я киваю головой.

- Сельдь или усач?

- Усач!

- Хватай за усы! Да пощекочи его! Усач что твой поросенок, любит, когда его щекочут!.. Смотри, Сосойя, простудишься! Посинел весь! Вылезай, согрейся маленько!

- Отстань, Бежана!

- Много рыбы?

- Много, много, отстань!

- Хватит всем? Ее ведь надо разделить на четыре части!..

Я киваю.

- А то, помнишь, третьего дня ты надул меня! Отдал каких-то жалких головастиков! Смотри у меня! - предупреждает Бежана.

Есть! Попался наконец! Я хватаю здоровенного усача, глажу его по животу. Рыба ложится на бок. Пальцами нащупываю жабры, вытаскиваю ее и крепко стискиваю зубами его голову. Усач извивается, больно бьет меня хвостом по лицу, но я терплю. Я тащу второго усача, потом обоих кидаю на берег и вновь погружаюсь в воду по грудь. Рыбы много! Я с трудом выволакиваю из камня третьего, четвертого, пятого усача. Некоторым удается бежать - они быстро зарываются носом в песок и исчезают. Но ничего, на нас хватит!

Я выхожу на берег.

Хатия выбрала из кучи самого крупного усача, поднесла его к уху и прислушалась. Рыба бьется у нее в руке, разевает рот, задыхается.

- Что она говорит, Хатия? - спросил Бежана и принялся зубами сдирать кожуру с ивового прута - нанизывать на него свою долю рыбы.