Я – вождь земных царей…

По снегу тень – зубцы и башни;
Кремль скрыл меня, – орел крылом.
Но город-миф – мой мир домашний,
Мой кров, когда вне – бурелом.
С асфальтов Шпре, с Понтийских топей,
С камней, где докер к Темзе пал,
Из чащ чудес – земных утопий, —
Где глух Гоанго, нем Непал,
С лент мертвых рек Месопотамии,
Где солнце жжет людей, дремля, —
Бессчетность глаз горит мечтами
К нам, к стенам Красного Кремля!
Там – ждут, те – в гневе, трепет – с теми;
Гул над землей метет молва…
И – зов над стоном, светоч в темень, —
С земли до звезд встает Москва!
А я, гость дней, я, постоялец
С путей веков, здесь дома я.
Полвека дум нас в цепь спаяли,
И искра есть в лучах – моя.
Здесь полнит память все шаги мне,
Здесь, в чуде, я – абориген,
И я храним, звук в чьем-то гимне,
Москва! в дыму твоих легенд!

Анатолий Луначарский Памяти Брюсова

Два года прошло со смерти В.Я. Брюсова. За это время свет увидел много работ о нем, среди которых крупнейшей является книга коммунистического критика тов. Лелевича. Брюсов уже более или менее оценен и в общем поставлен на определенное место в глазах передовых творческих элементов нашей страны.

Мы знаем, что В.Я. Брюсов был могучей натурой. В жилах его текла густая, полножизненная кровь. Мы знаем, что детство и отрочество он провел в условиях подъема нашей разночинческой интеллигентской мысли, что он страстно изучал естественные науки, как изучали их писаревцы, рано стал атеистом, зачитывался статьями Добролюбова и Чернышевского и наизусть знал Некрасова. Но на студенческой скамье и при выходе в жизнь Брюсов застал совершенно изменившуюся социальную обстановку. Интеллигенция была разбита, а капитализм сильно возрос. Значительная часть интеллигенции отказалась от своего союза с крестьянством и от своих социально – революционных тенденций; она пошла на техническую и идеологическую службу возросшему капитализму.

Верхушки страны богатели, вся страна европеизировалась. Такой же европеизации потребовали новые господа жизни и от искусства.

Брюсов, человек необыкновенно умный и чуткий, великолепно понял, с какими социальными заказами обращается к нему публика. Его первые стихотворения «старики» считали какой-то прихотью, дурью, выходкой. На самом же деле именно он шел вровень со своим веком. Он понял, что новая богатая публика требует искусство острое, изощренное по форме, эстетское, а главное – во что бы то ни стало европейское. Этот социальный заказ Брюсов выполнил с великим искусством, уча новому мастерству других и сделавшись центральной фигурой так называемой символической школы.

Новая публика была не прочь от того, чтобы поэзия заключала в себе выспренние мотивы, была чревата метафизикой и полетами в «мир иной». Отсюда характерный символический налет на поэзии. Ведь чем ближе к жизни, тем больше опасность возникновения в поэзии мотивов социальных, враждебных спокойствию новой публики и несносных и скучных для ее эстетики.

Но Валерий Яковлевич был человеком, несомненно, более крупным, чем тот, который мог бы стать шефом буржуазно-символической поэзии. В нем клокотало глубокое недовольство. Свое время он ощущал как серое безвременье. В нем жила мечта о каких-то подвигах, об ослепительно яркой жизни, поэтому сквозь его изящную символическую музыку рокотали от времени до времени и даже часто совсем другие звуки. Не видя подходящего содержания в окружающей действительности, Брюсов, жаждавший героев и песен о них, бросился в прошлое, фантастику, в грезы о будущем и старался обрести там величественные объекты, которые воспевал, как своеобразный маяк большой и подлинной человеческой жизни.