Я возвращаюсь к себе

Капуцина спускается в мастерскую. Вряд ли там есть ящики или коробки, закрывающиеся на ключ, но лучше проверить. Убедившись, что там ничего нет, она решает наконец осмотреть чердак. Отец любил там бывать. Он даже поставил старый диван напротив окна, выходящего на запад. В детстве она не решалась подниматься туда в одиночку. Боялась привидений. Сегодня она была бы счастлива встретить там одно конкретное привидение.

Капуцина садится перед окном и смотрит, как солнце закатывается за гору, подсвечивая выделяющийся силуэт горы Сент-Одиль. Она зажигает лампу на круглом столике возле дивана. Все покрыто пылью, а по углам и между балками от легкого сквозняка пляшут паутинки.

Ее взгляд блуждает по комнате и останавливается на деревянной шкатулке. Там есть замочная скважина.

Капуцина встает, берет шкатулку и возвращается с ней на диван. Положив ее на колени, она дует на серый слой пыли, затем смахивает его тыльной стороной ладони, открывая изящное маркетри. Изображение старинное. Площадь эльзасской деревни, большой каменный фонтан и гуси, идущие за маленькой девочкой с палкой в руке. Капуцина нервничает – сейчас ей откроется тайна, связанная с отцом. Она делает глубокий вдох, медлит и наконец решается вставить ключ в скважину. Щелчок – она понимает, что ключ подошел. С колотящимся сердцем Капуцина поднимает крышку. Такое чувство, будто она нашла сокровище.

И какое! На глаза наворачиваются слезы, она едва смеет к нему прикоснуться. Оно пролежало здесь десять лет, а она и не знала, и даже не пыталась найти. Она поднималась на чердак лишь раз, пулей, чтобы показать мастеру, где находится вентиляция. Десять лет она отгораживалась от прошлого, не осмеливалась его ворошить, пыталась идти вперед и забыть, придавить смерть родителей чугунной крышкой, и пусть она покроется пылью. И вдруг прошлое нагнало ее, захватило мощным вихрем среди всей этой паутины, которая даже не шелохнулась.

Она спускается вниз со шкатулкой. Чердак не отапливается, ранней осенью там прохладно.

Но внутри у нее потихоньку разливается тепло, мучительное и утешительное одновременно.

В этой шкатулке ее отец. Такой, каким она, возможно, никогда его не знала или каким так сильно любила.

Готова ли она встретиться с милым призраком, который покоится внутри?

Глава 15 Кружево

Я согласился перенести сеанс, хоть и не люблю, когда он совпадает с моим дежурством. Если объявят тревогу, меня вызовут, придется сорваться и ехать. Диана знает, такое уже бывало. До дела, к счастью, дошло лишь однажды. Конечно, я понимаю, иногда из-за срочных случаев она вынуждена перекраивать свой график. Конец сентября выдался холодным и промозглым, поэтому можно было надеть поверх комбинезона кинолога гражданскую куртку, скрыв нашивки и знаки отличия. А штаны с берцами давно стали повседневной одеждой и вообще вошли в моду. Так что мы с Блумом сегодня инкогнито.

Холл пуст, как это часто бывает. Диана с мужем стараются так выстраивать расписание, чтобы пациенты, даже если они не стесняются ходить к психотерапевту, пореже пересекались. Диана мне объясняла, что некоторые люди могут испытывать неловкость. Она это говорила, когда я поначалу стыдился, что лечусь от посттравматического шока. Такой крепкий парень – и не может справиться с внутренними демонами, а ведь его учили действовать в самых сложных условиях на поле боя. Я чувствовал себя никчемным слабаком.

Блум поднял голову еще до того, как открылась дверь. Он услышал звук шагов на посыпанной гравием дорожке. Когда она вошла и поздоровалась, я, оправившись от первого радостного удивления, хотел сказать, как счастлив вновь ее увидеть. Но ничем себя не выдал. В отличие от Блума. Мне пришлось дважды его одернуть, чтобы он смирно сидел у моих ног, иначе он бросился бы к ней. Это редкость, обычно он слушается с полуслова. И знает, что к людям подбегать нельзя. Я научил его контролировать эмоции при любых обстоятельствах. Он тоже ее узнал, никаких сомнений.

У нее подавленный вид. Лицо осунулось, под глазами круги, макияжем не получилось замаскировать опухшие веки. Она так трогательна в своей печали.

Она молчит. В руках ни телефона, ни книги, на журналы в холле даже не взглянула. Смотрит в окно на улицу, стараясь не встречаться со мной взглядом, пряча заплаканные глаза. Чтобы ее не смущать, я стараюсь смотреть в другую сторону, на собаку, на картины и журналы. Это дается мне с трудом.

Я чувствую, как Блум трепещет от возбуждения. И решаюсь.

– Кажется, он хочет с вами поздороваться. Вы не боитесь собак?

– Нет, вовсе нет, – отвечает она, пытаясь улыбнуться.

Достаточно сказать «можно», чтобы он пулей выскочил из-под стула.

На середине комнаты он неожиданно тормозит и опускает морду, приближаясь к ней с изяществом кружевницы. Пожалуй, это мне нравится в нем больше всего. Сверхчувствительность делает его таким славным. Он ластится, подставляя голову под ее протянутую руку, потом садится у ее ног, кладет морду на соседний стул и смотрит на нее с бесконечной нежностью.