Я все еще влюблен

Явилось человек пятнадцать наиболее влиятельных левых депутатов. Все они были очень заинтригованы неожиданным приглашением, и большинство не могло скрыть того жадного любопытства, которое вызывали у них Маркс и Энгельс. Как же! Своей бесстрашной газетой, своими глубокими и дерзкими статьями в ней, двумя судебными процессами, из которых они вышли блистательными победителями над тугоумной прокуратурой, эти два молодых человека стали известны всей Германии и даже за ее пределами, они сделались знаменитостями, их имена встречались во многих газетах, то и дело слышались и там и здесь.

В свою очередь Марксу и Энгельсу кое-кто из пришедших в той или иной мере тоже был известен: адвокат Франц Циц, историк Карл Хаген, адвокат Людвиг Симон, Вильгельм Трюцшлер, еще два-три человека. Энгельс спросил Вейдемейера, приглашал ли он Арнольда Руге.

– О, Руге теперь далеко! – махнул рукой тот. – Если вы все-таки отправитесь отсюда в Пфальц, то, возможно, встретите его там.

Энгельс удивился: чего бы делать трусоватому Руге в восставшем Пфальце? Но времени для расспросов уже не оставалось. После взаимных представлений все расселись по местам: депутаты на двух больших диванах и в креслах. Маркс, Энгельс и Вейдемейер – на стульях за легким ломберным столиком. Когда движение и говор утихли, Вейдемейер, расправив по давней офицерской привычке свою широченную грудь, четко и внятно сказал:

– Господа! Позвольте мне по приятному долгу хозяина этого дома сказать несколько предварительных слов. Наш город почтили своим посещением известные нам писатели и политические деятели доктор Маркс и его друг Фридрих Энгельс. Первый из них, словно иностранец, лишен права гостеприимства и изгнан из Пруссии. Против второго возбуждено судебное преследование за участие в эльберфельдском восстании.

– Об этом мы читали сегодня в вашей газете, – сказал кто-то из депутатов.

– Да, – подтвердил Вейдемейер, – мы сочли нужным в сегодняшней передовой статье заклеймить позором поведение трусливых либералов Эльберфельда, изгнавших Энгельса из его родного города, после того как он, по существу, организовал его защиту от контрреволюции. Завтра мы дадим должную оценку и его судебному преследованию, и высылке Маркса, как и высылке других редакторов «Новой Рейнской газеты».

– Кто же теперь будет ее издавать? – спросил Циц, самый старший среди присутствующих – ему было уже под пятьдесят – и самый известный из левых депутатов.

– Увы, господа. – Хозяин скорбно склонил голову. – «Новая Рейнская газета», лучшая газета Германии и всей Европы, самая правдивая и смелая, самая авторитетная и популярная, прекратила свое существование.

– Как?! – вскочил экспансивный Трюцшлер. – Кто посмел?!

Среди остальной части депутатов произошло движение, которое трудно было определить однозначно: то ли возмущение, то ли удивление, то ли облегчение…

– Формально газету никто не запрещал, – ответил Вейдемейер. – Ведь революция кое-чему учит не только революционеров, но и контрреволюционеров. Власти поступили гораздо деликатнее: они просто сделали невозможным дальнейшее пребывание в Кёльне редакторов газеты, и прежде всего – главного редактора.

Энгельс достал из кармана вчерашний прощальный номер «Новой Рейнской» и протянул его Вейдемейеру. Тот взял его, развернул и показал депутатам:

– Вот их последний номер!

При виде небывалых красных страниц все невольно подались вперед. Вейдемейер сложил газету и протянул ее ближе всех сидевшему от него Людвигу Симону. Газету стали передавать из рук в руки, а хозяин продолжал:

– Наш город, господа, не является чужим для наших сегодняшних гостей хотя бы уже потому, что четыре года назад здесь, во Франкфурте, в издательстве Рюттена вышла в свет их первая совместная работа «Святое семейство», получившая, как вы, очевидно, еще не забыли, живой отклик и у читателей, и в прессе. Позвольте вам напомнить главную мысль этой прекрасной работы. Она состоит в утверждении того, что в основе духа исторического действия лежит не идея, а движение масс, что историческое развитие определяется не тезисами, пусть даже самыми умными, а действиями народа. Мне кажется, что некоторыми своими нынешними соображениями именно по этому вопросу с вами и хочет поделиться доктор Маркс.

Газета продолжала путешествие по рукам депутатов, но при имени Маркса она замерла на месте.

Маркс не торопился начинать. Он еще раз внимательно оглядел депутатов, опустил глаза, несколько мгновений помолчал, как бы обдумывая увиденное, и вдруг вскинул пронзительный взгляд:

– Господа! Позавчера вы имели возможность отметить первую годовщину своего пребывания в стенах всегерманского Национального собрания в качестве его депутатов.

Историк Хаген тихо сказал: «Действительно!» Остальные выжидательно молчали.

– Решайте сами, – Маркс сделал такое движение правой рукой, словно что-то бросил слушателям, – можете ли вы с чем-нибудь поздравить себя по случаю юбилея.