Я все еще влюблен

Начало было резким. Может быть, Маркс даже не хотел этого, но не мог себя сдержать. Так много горечи пришлось ему испить за последние дни: и гибель газеты, в которую он вкладывал всю душу, и унизительное изгнание, как чужеземца, и тревога за жену и детей, оставшихся в Кёльне, и утрата почти всех денежных средств, пошедших на погашение долга авторам, наборщикам и курьерам газеты! А тут сидят эти благополучные трусы…

– Мы приехали к вам, – было видно, что Маркс поборол себя, – и выступаем перед вами – и Вейдемейер, и Энгельс, и я – как представители Союза коммунистов. В качестве таковых мы считаем нужным напомнить следующее. Германская революция, будучи частью общеевропейского движения, после подавления революции во Франции, после столь же печальных событий в других странах резко пошла на убыль. Но в первых числах этого месяца в немецких городах на востоке, западе и на юге одно за другим стали вспыхивать новые восстания. Они носят разрозненный характер, и именно поэтому некоторые из них уже подавлены…

– И в Дрездене, и в Дюссельдорфе, и в Эльберфельде, – вставил Циц.

– Да, именно так, – согласился Маркс. – Но пока не все потеряно. Революция еще жива в Бадене и Пфальце, где свергнута власть баварского короля. И если вы не хотите немедленной смерти революции и не хотите, чтобы у народа были отобраны последние клочки завоеванных им свобод, вам следует немедленно возглавить движение.

– Возглавить? – переспросили сразу два голоса.

– Да! – жестко сказал Маркс. – Именно возглавить.

– Позвольте, – откинулся в кресле тучноватый Хаген, – но мы и так стоим во главе движения за имперскую конституцию, нами самими же выдвинутую и утвержденную.

– Надо возглавить не словесно, господин Хаген, не с трибуны Собрания, не со страниц газет, а на деле, практически, организационно. Если вы и ваши коллеги по Собранию, то есть Собрание в целом, не сделает это, то оно погибнет. Вейдемейер правильно говорил здесь, что из революции извлекают опыт не только революционеры, но и контрреволюционеры. Я хочу продолжить мысль моего друга: порой у меня складывается такое впечатление, что из нашей революции ее враги извлекли гораздо больше уроков, чем некоторые из нас.

Кто-то обиженно хмыкнул, кто-то передернул плечами.

– Я могу привести много фактов, говорящих об этом, но, может быть, вас убедит и один. Неужели в эти дни вам не приходит на ум судьба вашего берлинского коллеги – Национального собрания Пруссии? Оно так долго бездействовало, так завязло в словопрениях, что в конце концов полгода назад в Берлин вошли войска генерала Врангеля. Рабочие, собравшись у Собрания, готовы были за него сражаться, но депутаты не захотели, испугались использовать их боевой революционный пыл. Они не решились призвать народ к оружию, а ограничились призывом не платить правительственные налоги. Но это было уже тогда, когда правительство изгнало Национальное собрание из столицы, а вскоре оно его и вовсе прикрыло.

– Такую же судьбу вы пророчите и нам? – раздраженно спросил Циц.

– А какие основания у вас думать, что с вами обойдутся иначе? – усмехнулся Маркс.

– Мы не прусское Собрание, а общенемецкое!

– Ну и что? – сдерживая холодный гнев, спросил Маркс. – Да, вы общенемецкое, но у вас же нет ни войска, чтобы себя защитить, ни денег, чтобы хоть нанять для этой цели наемников. А генералов никогда не смущают вывески, когда они отдают команду «Огонь!».

– Конечно, все так и есть! – горячо воскликнул Трюцшлер. – Но именно поэтому – как мы можем возглавить движение?

– В этом все дело, – спокойно ответил Маркс, довольный тем, что наконец-то добрался до сути. – Проблема очень проста, но для своего решения требует энергии и бесстрашия. У вас нет своей вооруженной силы. Так надо обрести ее! Как? Призвать сюда, во Франкфурт, революционные армии Бадена и Пфальца. Власть не стоит ни гроша, если у нее нет своей вооруженной силы.

– А дальше?

– Вы станете реальным органом борьбы за конституцию, знаменем этой борьбы и ее штабом, и к вам присоединятся борцы в других краях Германии, где вполне вероятны новые восстания.

Маркс замолчал, и несколько секунд длилась напряженная тишина.

– Все это очень предположительно, – сказал наконец Франц Циц. – Это только ваша гипотеза.

– А вы хотели бы твердых гарантий? – язвительно вмешался хранивший до сих пор полное молчание Энгельс. – Политика вообще, а революции особенно, мало похожи на банк, выплачивающий твердые проценты на вложенный капитал.

– Спасибо за разъяснение, господин Энгельс, – Циц криво усмехнулся полными сытыми губами, – но я знал это еще лет двадцать пять тому назад, когда был несколько моложе, чем вы ныне.

Молодость Энгельса – тем более что он казался моложе своих лет, – как видно, смущала многих депутатов, а Цицу она просто не внушала доверия.

– А как вы это мыслите себе с чисто военной точки зрения? – спросил Трюцшлер, он был всего года на два старше Энгельса, и тот не казался ему юнцом, выскочкой.

– С военным аспектом вопроса вас как раз и намерен познакомить мой коллега, – сказал Маркс.

Энгельс встал, так он чувствовал себя лучше, удобнее.