Я все еще здесь

Удивительное дело. Я впервые попыталась здраво рассуждать о своем враче. Но все равно, у меня в голове не укладывается, как врач, чье призвание – спасать человеческие жизни, может с таким бессердечием относиться к запланированной смерти пациента. Каким образом личная заинтересованность, пример которой дал мой интерн, переходит в непробиваемое равнодушие, демонстрируемое его шефом? Видимо, виноваты годы и годы практики. Да, пожалуй, так и есть. Не нахожу иных причин. Он явно не в первый раз принимает решение отключить пациента от систем жизнеобеспечения. И невозможно отделаться от впечатления, что его это вообще не трогает. Скорее всего, это не так, но по тому, как он себя ведет, выходит, что это именно так. По крайней мере, я, способная только слушать, воспринимаю его слова буквально.

Мой отец не знал, что этот тип врет, поэтому словесная оплеуха, которой он собирался его наградить, подвисла в воздухе. Он ограничился тем, что прошептал матери что-то утешительное.

– Месье! – Врач понял, что от матери больше ничего не добьется. – Вот документы. Я знаю, что вы пока ни на что не решились, но иногда бывает полезно иметь перед глазами текст. Я не прошу вас заполнять бумаги сегодня вечером. Просто прочтите. Или просто держите их на виду, на столе, и время от времени размышляйте над этим вопросом. Можете мне звонить. В любое время. Внизу указан номер моего телефона. Повторяю, звоните мне в любое время. Если я занят, я просто не сниму трубку, пусть это вас не смущает. Этот номер специально предназначен для подобных вызовов, и я, насколько возможно, стараюсь быть на связи с родственниками пациентов.

Я растерялась. Похоже, я начала понимать, что такое нейтралитет. Врач говорил как профессионал. Но все равно в глубине души я предпочла бы, чтобы на его месте оказался тот интерн. По крайней мере, я слышала, как он говорил кому-то: «Я тебя люблю». Это означает, что у него в груди есть сердце. Я не имею в виду, что у главврача сердца нет, но, на мой взгляд, он заковал его в панцирь из такого же холодного и непробиваемого металла, какой я слышу в его голосе.

Отец взял бумаги. Врач простился с моими родителями и ушел. До меня донесся их невнятный шепот, потом – рыдания матери. Наверное, отец гладил ее по голове. Постепенно она успокоилась и приблизилась к моей кровати. Может быть, взяла меня за руку, а может, просто на меня смотрела. Я уже мало что слышала. Я стала погружаться в сон.

14 Тибо

– Жюльен! Чтоб тебе пусто было! Ай!

Собственные проклятья настигли меня с неотвратимостью бумеранга. Секунды не прошло, как я обложил эту чертову коляску последними словами, а она уже прищемила мне пальцы.

Клара спокойно лежала в кроватке. Я уложил ее туда, как только понял, что разложить коляску простым мановением руки мне не удастся. Я отступил назад, будто собираясь оценить предстоящую задачу со стороны, и посмотрел на часы. Н-да, такими темпами я точно не успею сделать все необходимое.

Ладно, отложим коляску на потом. Я открыл шкаф и достал «кенгуру». По крайней мере, не придется вести борьбу не на жизнь, а на смерть. Я покосился на коляску, решительно не желавшую раскладываться. До вечера, красавица… Вечером ты узнаешь, с кем связалась. Вечером я возьму инструкцию, и тогда мы посмотрим, чья возьмет. Я ни за что не стал бы беспокоить Гаэль и Жюльена просьбами о помощи – как-нибудь справлюсь и сам! – но тоненькая книжечка, которую я видел под столом в гостиной, будет мне отличным союзником.

Я почти умело надел на себя «кенгуру» и застегнул все нужные ремешки. Усадил в него Клару, не меньше минуты потратив на то, чтобы расцеловать ей лобик, и еще раз проверил, что все в порядке. Ура, на выход снарядились. Я был горд собой, несмотря на унизительное поражение в войне с коляской.

На улице было пасмурно. Вчерашний снег растаял под колесами автобусов и автомобилей, и его жалкие остатки утратили белизну, смешавшись с выхлопными газами. Небо угрожающе хмурилось. С ума сойти, до чего резко изменилась погода всего за одну ночь. Вчера шел снег, сегодня в воздухе пахло грозой. Потому-то я и хотел взять коляску – у нее есть пластиковая накидка, которая защитила бы Клару от дождя. Ладно, у меня был зонт такого огромного размера, что вполне мог сойти за пляжный. Свою прелестную крестницу, если понадобится, я спрячу под дождевиком, хотя, пожалуй, хватит и зонта.

Я шагал по тротуару, на котором не осталось ни снежинки. Хоть что-то хорошее – я не рисковал поскользнуться, к тому же по снегу я передвигался бы гораздо медленнее, тем более с Кларой в «кенгуру». Я ловил на себе взгляды проходивших мимо женщин, моих ровесниц. Их явно умилял мой облик папы-лыжника – вязаная шапка, куртка, перчатки, теплый шарф и ботинки на толстой подошве. И только пристроившаяся у меня на груди Клара служила доказательством того, что я вовсе не еду в горы кататься на лыжах.