«Я всегда на стороне слабого». Дневники, беседы

До момента, когда смогут сами снять жилье. Или они уезжают обратно. Сколько надо, столько и живут.

А как вы их ставите на этот трамплин?

Это очень длительный, Володя, процесс.

Голливудскую историю расскажите.

Голливудских историй мало. Как правило, это односюжетная история про человека, приехавшего из Молдавии, Украины, Белоруссии, у которого украли здесь все документы и которому стыдно вернуться домой. Как восстановить документы, не знает. И вот такие полудети, которым 18–23 года, к сожалению, опускаются на это дно — по-другому его не назовешь.

Вы расскажите историю про всплытие.

Всплытие — когда его привозят уже с ожогом, или с обморожением, или с травмой: «Сделайте что-нибудь, я боюсь». Ему оказывается помощь, и мы спрашиваем: «А как бы нам найти твою маму?» Он вспоминает телефон, мы созваниваемся, говорим: «Вот мы нашли, вы ищете?» — «Да, ищу». Если нет телефона, часто шлем телеграммы, от которых рыдают почтовые работники. «Мы нашли вашего сына на таком-то вокзале» — приемщицы плачут: «Боже, это же ужас, как же вы работаете?» А потом либо приезжает мама, либо мы этого товарища с билетом упаковываем, одеваем, приводим в божеский вид, и он едет уже навстречу своей новой судьбе и возвращается в свой дом. Вот это самый счастливый конец, который можно себе придумать.

А что в голове у людей, которые не хотят вообще возвращаться к нормальной жизни?

Безразличие. К себе, к окружающим. Их не так много, тех, кто уже ничего не хочет менять в силу того, что они скоро погибнут.

Вот смотрите, есть огромное количество наших сограждан, которые бездомных ненавидят. Главный их аргумент — это то, что им ничего уже не поможет. Что вы на это отвечаете?

Я ничего не отвечаю, потому что переубеждать таких людей бесполезно. Я прошу только об одном — не обижайте их. Есть понятие медицинский хоспис, а есть понятие социальный хоспис. Вот часть бездомных — это обреченные люди, которым осталось жить очень мало.

А какая средняя продолжительность жизни человека на улице?

Год.

Год?! Даже так?

Год — это если подъезды, если компания. А один — нет, не проживет долго. Потому что он может быть сбит машиной, потому что его изобьют, подожгут, он споткнется, ему не окажут помощь. Или еще что-нибудь.

Вот вы упомянули о подожженных и убитых бомжах, а в западном обществе это тоже есть?

Там нет ненависти, есть просто равнодушие, они проходят мимо.

А вы пробовали понять, откуда это взялось у нас?

Мне иногда кажется, что это страх оказаться в таком же положении, и, поджигая его, он сжигает то, что видит: нет человека — нет проблемы, и он таким не станет. А это неправда. Я вот говорю, проработав здесь семь лет, что бездомным становятся в один миг буквально. Никто в мире от этого не застрахован. Я думаю, что как раз на Западе это понимают, а вот мы пока нет. И ведь нигде в мире их не выселяют за сто первый километр. Сейчас новые законы принимаются об их изоляции, и изоляции пожизненной. Но я вам скажу, что вы вывезете их за сто первый километр, и ведь были такие случаи, а они все равно, замерзая по пути, но возвратятся в город, потому что, как они говорят, «Москва кормит». Потому что есть добрые, есть те, кто купит кусок хлеба, кто даст немножко денег. Есть места, не городские — частные, где им окажут помощь.

Я понимаю, что за семь лет вы повидали многое и обросли изрядной броней, но все же как вы сами себя реабилитируете?

Никак.

Вы же все равно переживаете.

За них? Конечно.

А какой у вас есть способ привести себя в душевное равновесие?

Я так устаю к концу дня, что для меня единственный способ — это добраться до кровати и выспаться. Иногда я уезжаю на дачу. Вот и все.

Но это же накапливается.

Когда я высыпаюсь, не накапливается. А потом, когда поступает тяжелый бездомный с тяжелейшей судьбой, и они же не на улице, они у меня в подвале сидят, и надо решать их проблемы, так что если я буду сидеть и себя жалеть… А чего жалеть? У меня все есть…

Да нет, не себя жалеть, а как-то просто сменить картинку.

Я ее меняю. На малоимущих.

Ну и ну. Вот это душевная терапия, от бездомных к малоимущим!