Я всемогущий

Церемония проходила в Осло, в городской ратуше, изнутри напоминающей районный дворец культуры времён позднего Советского Союза. Помпезные мраморные колонны сочетались с цветастыми панно на стенах. Сюжетов этих рисунков я так и не уловил, сколь ни приглядывался. В переплетении фигурок угадывались то ли сбор урожая, то ли демонстрация солидарности трудящихся, то ли опоэтизированная очередь в местный универмаг.

Я сидел в неуютном кресле на сцене и пытался внимать многословной речи председателя норвежского нобелевского комитета — лысеющего бодренького старичка с тщательно прилизанными седыми волосами. Он говорил о том, что благодаря России вот уже более года в мире нет ни одного нового конфликта, а старые успешно разрешаются, что я первый русский после Горбачёва, который изменил мир, сделав его более безопасным, — и прочее в том же духе. После каждого тезиса выступающий поворачивался ко мне, словно ища подтверждения произнесённым словам, и я помимо воли кивал в ответ.

Это продолжалось довольно долго и уже начало выводить меня из себя, как старик неожиданно закончил и кивнул мне, приглашая для вручения. Я, хмурясь, поднялся и подошёл к трибуне. Председатель с широкой улыбкой передал мне медаль с профилем Нобеля и диплом, на обложке которого была изображена некая цветная абстракция. Мы некоторое время попозировали для фотографов, и я уже собрался возвращаться на своё место, однако председатель напомнил, что требуется сказать лауреатскую речь.

Я встал за трибуну и оглядел зал. Несколько сотен лиц были обращены ко мне. Люди сидели на составленных рядами стульях и ждали моих слов. Ближе всех к сцене, на отдельном мини-ряду располагались норвежские король с королевой и их родственники. Они смотрели на меня так, как будто я вот-вот поведаю им некое откровение.

Я с трудом удержался от того, чтобы прямо там, на сцене, не зевнуть во весь рот. Странно — когда-то я непременно волновался перед любым выступлением, а сейчас, перед сотнями людей, телекамерами и мировым бомондом мне было скучно. Невыносимо, беспросветно скучно. И от воспоминаний о заранее придуманной речи сводило скулы.

Я прикоснулся к микрофону — и тот ответил лёгким щелчком из динамиков. Наклонившись, я отчётливо произнёс:

— Грустит сапог под жёлтым небом.

Зал молча внимал. На лицах застыли благожелательные улыбки. Я продолжил:

Но впереди его — печаль…
Зелёных конвергенций жаль,
Как жаль червей, помятых хлебом.

Я посмотрел на переводчиков. Они, выпучив глаза и обливаясь потом, пытались донести до слушателей нобелевской речи поэзию Джорджа Гуницкого. Я улыбнулся про себя и прочёл по памяти второе четверостишие:

С морского дна кричит охотник
О безвозвратности воды.
Камней унылые гряды
Давно срубил жестокий плотник.

Слегка поклонившись, я показал, что закончил, отошёл немного назад и стал наблюдать за публикой. Недоумения не было ни на одном лице — все присутствующие благожелательно выслушали мою эскападу и через несколько секунд выдали стандартные аплодисменты. Церемония продолжилась.

Меня повели на сеанс фотографирования, затем мы с норвежским королём, стоя на балконе и ёжась от холодного ветра, маятникообразно махали толпе, собравшейся на площади внизу. После этой экзекуции меня посадили перед огромной книгой отзывов для нобелевских лауреатов и дали в руки позолоченный карандаш. «Да здравствует Чебурашка!» — старательно вывел я на лощёных страницах. И подписался: «Платон Колпин».

Тем временем в соседнем зале уже подготовили банкет. Гости рассаживались за столики, дамы блистали бриллиантами и вечерними нарядами, мужчины преимущественно были в смокингах и бабочках.

Меня усадили за один столик с королевской семьёй. Вокруг роились репортёры, пытавшиеся поймать интересный кадр.

Председатель нобелевского комитета подошёл к микрофону, установленному прямо в зале, и вновь стал распространяться на тему того, как он счастлив, и польщён, и рад, и как он хочет выразить, и как для него почётно. Все внимательно слушали старика, не притрагиваясь к тарелкам и приборам.

Я уныло наблюдал за этим словесным недержанием, а потом мысленно дал команду: «Пляши!» Старик подпрыгнул и с изумлением воззрился сначала на свои руки, которые вдруг поднялись и стали вертеть в воздухе кренделя, а после — и на ноги, пошедшие вприсядку.

Собравшиеся некоторое время наблюдали за необычным зрелищем молча. Однако после того, как почётный муж опрокинул в пляске пару стульев и повалил набок соседний столик, раздались возгласы, подбежала охрана — и несчастного старика, продолжавшего выделывать коленца, аккуратно увели.

Позже газетчики выяснили, что престарелый норвежец и раньше страдал подобными припадками, вызванными нарушениями в коре головного мозга, однако публично они проявились впервые.