Я выжил в Сталинграде. Катастрофа на Волге

Как бы то ни было, Гёрлиц слишком уж упрощает свою задачу историка, называя «посмертной профилактикой» (словечко-то какое!) правильные выводы из обстановки, к которым в действительности уже тогда пришли многие немцы в тылу и на фронте (и не в последнюю очередь в Сталинградском «котле»). Итак, Гёрлиц не принимает всерьез людей, думавших в те дни иначе, чем командование 6-й армии, и питавших иные надежды. Более того, он, как видно, считает их дурачками. Истинные намерения и образ мыслей Гёрлица особенно проявляются в нелепом и бестактном сравнении Паулюса с Беком. Он сознательно закрывает глаза на то, что оба генерала придерживались прямо противоположных взглядов в ключевых проблемах своей эпохи. Трудно представить себе более несхожих людей! С одной стороны – Бек, выдающийся военный деятель, последний из начальников германского генерального штаба, в подлинном смысле слова соответствовавший занимаемой должности; человек, который во имя своих убеждений отказался от поста и до конца бестрепетно боролся против национального бедствия, разоблачая губителей немецкого народа, многосторонне одаренный человек, сочетавший достоинства военного и гражданина с глубоким пониманием уроков истории.

С другой стороны – Паулюс, службист, мир которого был ограничен рамками полученных свыше приказов; лично порядочный, но ограниченный человек, считавший поначалу войну с Россией делом нужным и справедливым, всерьез веривший, что большевистское государство и впрямь рухнет под первыми ударами, как карточный домик, и вплоть до страшного конца в Сталинградском «котле» хранивший верность Гитлеру (о чем свидетельствуют, во всяком случае, его последние радиограммы) [113] .

Гёрлиц, взяв на себя роль биографа Паулюса и комментатора документов из его личного архива, не просто посвятил себя служению истории, как это можно было бы предположить. Его труд – это не только исследование, но и неприкрытая попытка извратить события прошлого. Явно переоценив свои возможности, Гёрлиц доходит в этой апологетике до утверждения, что в катастрофической обстановке, сложившейся по вине Гитлера, командование 6-й армии, будучи лишь частью гигантской военной машины, по сути дела, не могло поступать иначе и, более того, в конечном счете действовало правильно, поскольку-де стратегические соображения требовали пожертвовать немецкой группировкой на Волге. Зарубежные военные историки особенно остро реагируют на подобные попытки реабилитировать задним числом нацистское государство и его методы ведения войны. Так, швейцарский журнал «Альгемейне швейцерише милитерцейтшрифт» прямо писал о том, что Гёрлиц в своей книге явно преследует цель оправдать в глазах потомства действия командующего 6-й армией и решения, принятые им в Сталинградском «котле» [114] . Осудив для отвода глаз общий план большого летнего наступления 1942 года и признав, что оно преследовало стратегически недостижимые цели, составитель и редактор сборника «Я выполняю приказ» в то же время неуклонно и последовательно оправдывает действия и решения командования 6-й армии на всех этапах Сталинградской битвы, за исключением одной лишь последней недели января 1943 года. Он даже не допускает, что тогда можно или нужно было действовать иначе. «Ни одному командующему армией в вермахте в одиночку не под силу было остановить колеса гигантской военной машины со столь необычной системой управления», – поучает Гёрлиц читателя в тоне, не терпящем возражений [115] . В другом месте он заявляет, не утруждая себя доказательствами, что, дескать, на войне подчас трудно осуществить на практике самые бесспорные теоретические положения.

И, оперируя подобными прописными истинами, он пытается обосновать и развить некоторые аргументы, позаимствованные им в бумагах покойного Паулюса! Немудрено, что в результате он пасует перед сложными проблемами, которые ставит историкам Сталинградская битва, и, в частности, не может до конца разобраться в проблеме ответственности командования, которая в данном случае – хочет он того или нет – не исчерпывается категориями узкопрофессионального мышления отдельных военачальников, каковы бы ни были их полководческие таланты.

История сама подтвердила правоту тех немногих немцев, которые в ходе войны умом и сердцем поняли, что в сложившейся беспрецедентной обстановке нельзя больше плыть по течению, и отказались безропотно повиноваться. Такие люди были и в армии, окруженной под Сталинградом. Их глазами и следовало Гёрлицу взглянуть на слова и дела невольных участников трагедии, разыгравшейся на берегах Волги. Гёрлиц спешит простить то, что можно лишь понять. Он сознательно закрывает глаза на исключительный характер всей сложившейся тогда обстановки или, во всяком случае, не делает из нее соответствующих выводов. В этом главная причина всех недостатков его труда, всех пробелов в изложении событий и ошибок в их трактовке. Такой односторонний, предвзятый подход к историческому анализу не мог не сказаться самым плачевным образом на книге, которая была, по-видимому, задумана как серьезное исследование.