Я взял Берлин и освободил Европу

Я перелез к смотровой щели механика и кричу: «Не газуй, с выхлопных идет масса искр». Где-то зарево огня, а справа звук от залпов шестиствольного миномета. Мины несколько раз разорвались прямо перед танком. Папков матерится, кричит, что танк «не тянет». Справа от нас траншея, видимо торфяная, и туда заскочил и застрял танк лейтенанта Уткина, пошедший в атаку справа от нас. Мы до этой траншеи не доехали всего метров пятьдесят. Смогли под углом градусов сорок подойти к уткинскому ИСу, и он через полуоткрытый люк прокричал, что они «увязли по полной» и механик уже сидит в воде. Мы подогнали свой танк вплотную, вылезли и под огнем зацепили своим тросом застрявшую машину, но сколько ни пытались, танк Уткина – ни с места, а еще глубже зарывался в траншею, уже по башню. Я к рации, передаю ротному, что нас надо вытаскивать, а Михайлов мне отвечает, что три остальных танка роты сейчас отходят по приказу, их заменит вторая рота, и приказывает мне охранять танк Уткина, чтобы немцы ночью не подобрались близко и не сожгли нас из фаустпатронов. Я отогнал свой танк в низину, Папков остался на своем месте, а остальной экипаж с автоматами вылез из танка, и мы заняли оборону. Из уткинского экипажа никто не вылезал. Под утро вдали по траншее – крики людей, немцы стали бить из пулемета. Я вскочил в башню, снял пулемет с диском с подвижной цапфы. Немного отошел на возвышенности, кинул на землю полушубок и залег сверху с пулеметом. Стал стрелять очередями на огонь немецкого пулемета, он затих. Отдаю пулемет Богданову: закрепи назад на место в башне – старшина отходит к машине, и тут на меня выходят два немца. Я за револьвер, а немцы оказались безоружными. Один худощавый, в очках, второй – невысокий коренастый крепыш.

Руки подняты вверх. Кричат: «Камрад, плен!»

У крепыша на мундире висит красно-черная муаровая ленточка. Немцы твердят в один голос: «кессел, кессел…», и я понял, что они говорят, что находятся «в котле». Хватаю рукой за эту муаровую ленточку и рву на себя, думал, что это какая-то награда. А немец говорит: «Москау», – понятно, значит, еще под Москвой гадина воевал. Ленточку до конца не оторвал, ее край остался висеть на кителе у пленного. Мой Возовиков сидел на крыле танка, и я с грустью смотрел на его обмотки. Четвертый год война идет, немцы до сих пор все в сапогах, а мы, как «голь перекатная», в обмотках. Говорю немцу, чтобы «поменялся» с моим старшиной обувкой, а немец делает вид, что по-русски ни бельмеса не понимает, но после тычка дулом револьвера в живот сразу скинул сапоги. Но Возовикову они оказались малы, он вернул их немцу, который не скрыл своей радости, бормоча себе под нос «зер гут». Я показал немцам направление, куда идти в плен, и они ушли в утренний туман. На передовой было тихо, «фрицы» не стреляли. Когда рассвело, со стороны домов к нам подъехал танк командира второй роты, майора с редкой и очень «армейской фамилией» Подполковников. Он посмотрел на уткинский танк и заключил, что танк можно вызволить двумя тросами. На мой совет не подъезжать к Уткину со стороны траншеи, там «топь», майор не среагировал, и итог его «маневра» был заранее предсказуемый, танк этого ротного также закопался в грязь по башню, застряв прямо напротив танка командира взвода, под наклоном больше 50 градусов. Подполковников начал мной распоряжаться: «Мне в 12.00 с двумя танками надо идти в атаку. Пойдешь вместо меня». Я его послал подальше: «Ты, майор, меня за идиота держишь? Ты же специально свою машину в грязь засадил, а теперь я вместо тебя должен в бой ехать?! Я тебе вообще подчиняться не обязан!» Но Подполковников сразу по рации «накапал» на меня в штаб, и часов в десять утра к нашему «торфяному завалу» пришел капитан и передал мне приказ, написанный на обрывке бумаги и подписанный самим комбригом, генерал-майором Коноваловым, в котором моему экипажу предписывалось дозаправить танк горючим и снарядами и в двенадцать часов дня атаковать противника. Мы отъехали назад, к какому-то скотному двору, где нас уже поджидал заправщик. Тут же подошел тягач со снарядами. Ко мне присоединился командир другого танка лейтенант Львов и стал помогать грузить заряды. Я отошел за угол сарай «отлить» и тут увидел, что в одну выгребную яму стащили много трупов немецких солдат. И у одного трупа торчит на мундире муаровая ленточка, именно та, которую я так до конца не оторвал. Спрашиваю у Львова: «Почему вы пленных расстреляли?» Он отвечает: «Знаешь, Мушкет, с моря, в лесок, прямо туда, где стоял штаб нашего полка, прилетел большой снаряд, солидного калибра, видно корабельный, и с танка Черногубова аж сорвало башню, всего полтора десятка убитых и раненых. И тут эти два немца подходят. Кто-то крикнул: «Корректировщики!» А у одного из них под бушлатом тельняшка. Вот их и «хлопнули» по горячке…»