Все кончилось в долю секунды. Уош все же выстрелил раз, но их окружили раньше, чем он успел вскочить в седло. Доктор Пилгрим рявкнул капралу северян:
— Это люди Мосби.
То были годы ожесточения на границе.
Федералы убили Уоша, когда он еще раз попытался бежать — выхватив пистолет у капрала. Тиб все еще боролся — его привязали к перилам веранды.
— Тут есть хорошее дерево, — сказал один солдат, — и веревка от качелей.
Капрал посмотрел на доктора Пилгрима, потом на Тиба.
— Ты из отряда Мосби?
— Я в Седьмом кавалерийском полку армии Виргинии{137}
.— Я не об этом спрашиваю. Ты у Мосби?
— Не твое дело.
— Ладно, ребята, давайте веревку.
Суровый доктор Пилгрим вмешался в разговор.
— Не думаю, что вам следует его повесить, но участие в нерегулярных отрядах безусловно нельзя прощать.
— Иногда мы вешаем их за большие пальцы{138}
, — сказал капрал.— Так и поступите, — сказал доктор Пилгрим. — Он угрожал меня повесить.
…В шесть часов вечера тракт снова наполнился людьми. Две отборные бригады Шеридана преследовали Эрли в долине, беспокоили его арьергард. В столицу направлялась почта и свежие овощи; рейд закончился, и только кое-где отставшие валялись без сил вдоль роквиллского большака.
В фермерском доме было тихо. Принц Наполеон ждал санитарную карету из Вашингтона. Ни звука кругом, только Тиб, у которого с больших пальцев слезала кожа, вслух повторял себе отрывки из своих политических стихов. Если больше не мог ничего вспомнить, размышлял о том, что с ним происходит.
— Пальцы — как перчатки, кожа выворачивается наизнанку. Когда станут выворачиваться ногти, я буду громко кричать…
Он пел свою новую песню, которую сочинил перед тем, как они выступили из Линчберга:
Джози дождалась темноты; часовой храпел на веранде. Она знала, где валяется стремянка — слышала, где ее бросили после того, как повесили Тиба. Перепилив веревку наполовину, она пошла в свою комнату за подушками, а потом передвинула под него стол и положила на стол подушки.
Для того, что она делала сейчас, опыта не требовалось. Когда он упал со стоном и пробормотал: «…служи своей стране, и нечего будет стыдиться», Джози вылила ему на руки полбутылки хереса. Тут ей самой стало дурно, и она убежала к себе в комнату.
Как всегда в победоносных войнах, в шестьдесят седьмом году все закончилось на Севере. Девятнадцатилетняя Джози повзрослела и гордилась тем, что своим тактом помогает карьере высокомерного брата. Ее красивое лицо светило молодым государственным служащим, когда она танцевала на балах в зале с меланхолическим профилем президента Джонсона среди массы цветов из долины Шенандоа.
— Что же все-таки значит слово «герилья»? — спросила она однажды у военного. — Вы держите меня достаточно крепко, благодарю вас.
Но ни за кого из них она не вышла замуж. Ее глаза видели сошествие славы Господней, а потом она видела, как славу Господню повесили за большие пальцы.
Только что вернувшись с рынка домой, она крикнула служанке:
— Я открою, Кэнди.
Но по дороге к двери у нее из-под юбки выпал обруч{140}
, она споткнулась и только спросила издали:— Кто там?
— Я хочу видеть доктора Пилгрима.
Джози колебалась. Брат спал.
— Боюсь, он сейчас не может с вами увидеться.
Она повернула назад, но в дверь опять позвонили, резко и требовательно. Теперь и Кэнди выплыла из кухни.
— Скажи ему, что сегодня утром доктор никого не примет.
Она ушла в гостиную отдохнуть. Ей помешала Кэнди.
— Мисс Джози, там очень странный человек. По-моему, он не с добром пришел. На нем черные перчатки, и болтаются, когда он говорит.
— Что он сказал? — с тревогой спросила Джози.
— Говорит только: мне надо видеть доктора Пилгрима.
Джози снова вышла в переднюю. Это было маленькое квадратное помещение с полукруглым окном, цедившим голубой и оливковый свет. Кэнди оставила дверь приоткрытой, и Джози осторожно выглянула из безопасной полутьмы. Она увидела половину шляпы и половину сюртука.
— Что вам надо?
— Мне надо видеть доктора Пилгрима.
У нее было наготове решительное «Нет», но в это время на пороге появился другой мужчина, и она заколебалась, сочтя неправильным отослать обоих посетителей, не спросив у брата. Появление второго гостя придало ей решимости, и она распахнула дверь. И тотчас пожалела об этом, потому что при виде двоих гостей нахлынули воспоминания о другом июльском дне трехлетней давности. Пришедший вторым был молодой французский адъютант принца Наполеона; другого, в чьем тоне Кэнди почувствовала смутную угрозу, Джози видела в последний раз скорчившимся от боли на столе под деревом. Первым заговорил француз.