Я заберу тебя с собой

— А, ты вернулся. Ну и славно. Где ты был так поздно? — Она протерла глаза.

— У Глории. Я задержался.

— Отец злится. Он говорит, что ты должен приходить раньше него. Ты же знаешь. — Она говорила спокойно.

— Я задержался…

«Рассказать ей?»

— … нам надо было закончить задание.

— Ты ел?

— Да.

— Поди сюда.

Пьетро подошел, с него капало.

— Посмотри, как ты перепачкался… Иди мойся и спать.

— Да, мамочка.

— Поцелуй меня.

Пьетро подошел, и мать обняла его. Ему так хотелось рассказать ей, что случилось, но он только обнял ее крепко, и ему захотелось плакать, и он стал целовать ее в шею.

— Что такое? Что за поцелуи?

— Ничего…

— Ты весь мокрый. Беги быстренько, а то простудишься.

— Да.

— Иди. — Она легонько шлепнула его.

— Спокойной ночи, мамочка.

— Спокойной ночи. Приятных снов.

Вымывшись, Пьетро вошел в комнату в трусах и на цыпочках, не включая свет.

Миммо спал.

Комната была крошечной. Кроме двухъярусной кровати в ней был столик, за которым Пьетро делал уроки, шкаф, который он делил с Миммо, небольшая металлическая книжная полка, где он держал учебники и коллекцию, состоявшую из ископаемых, ракушек, морских звезд, высушенных на солнце, черепа крота, богомола в банке с формалином, чучела совы, которое подарил ему на день рождения дядя Франко, и массы других чудесных вещей, собранных им во время прогулок по лесу. А на полке Миммо стоял магнитофон, кассеты, собрание комиксов «Дьяболик», несколько номеров журнала «Мотоспорт» и электрогитара с усилителем. На стене два постера: на одном летящий спортивный мотоцикл, на другом — «Iron Maiden» с каким-то демоном, поднимавшимся из могилы, размахивая окровавленной косой.

Пьетро влез по лесенке на свою кровать, стараясь, чтобы она не заскрипела, и сдерживая дыхание. Натянул пижаму и забрался под одеяло.

Как же хорошо.

Под одеялом жуткая история, только что приключившаяся с ним, казалась очень далекой. Теперь, когда впереди была целая спокойная ночь, история эта представлялась ему не такой страшной, не такой важной, не такой серьезной.

Конечно, если сторож узнал его, тогда да…

Но этого не произошло.

Ему удалось сбежать, и Итало не мог его узнать. Во-первых, он был без очков. Во-вторых, он был слишком далеко.

Никто никогда не узнает, что это был он.

И мысль взрослого, опытного человека, а не мальчишки, возникла у него в голове.

Это прошло, подумал он, потому что всегда в жизни все проходит, протекает, как вода в реке, даже самые сложные вещи, с которыми, кажется, ты никогда не справишься. Ты справляешься с ними, одно мгновение — и они остались позади, и ты должен идти дальше.

Тебя ждут новые события.

Он свернулся калачиком. Его разморило, веки стали свинцовыми, и он уже готов был заснуть, когда голос брата вернул его в реальность.

— Пьетро, я тебе должен кое-что сказать…

— Я думал, ты спишь.

— Нет, я думаю.

— А…

— У меня хорошие новости про Аляску…

36

Здесь неплохо бы остановиться и поговорить о Доменико Морони, которого все звали Миммо.

Миммо во время нашей истории было двадцать лет, на восемь лет больше, чем Пьетро, и он работал пастухом. Пас маленькое стадо, принадлежавшее семье. Всего тридцать две овцы. В свободное время, чтобы подкопить денег, он подрабатывал в магазине торговца обивкой и отделочными материалами, впрочем, предпочитал овечек диванам и называл себя единственным пастухом-металлистом в Искьяно Скало. И это в самом деле было так.

Он бродил по пастбищам в косухе, узких, как рейтузы, джинсах, с поясом, утыканным заклепками, в огромных армейских ботинках и с длинной цепью, болтавшейся между ног. В наушниках и с посохом.

Внешне Миммо во многом был похож на отца. Он был сухопарый, как отец, хотя и повыше ростом, у него были те же светлые глаза, но не такой неподвижный и угрюмый взгляд, и те же черные как вороново крыло волосы, только он отрастил их ниже лопаток. От матери ему достались рот, крупный, с пухлыми губами, и маленький подбородок. Прямо скажем, не красавец, а когда выряжался металлистом, было еще хуже, но что поделаешь — это была одна из его навязчивых идей.

Да, у Миммо имелись навязчивые идеи.

Они откладывались у него в нейронах, как известковый налет в трубах, делая его мономаньяком и страшным занудой. Поэтому друзей у него было немного. Через некоторое время он доставал даже самых терпеливых.

Первой его навязчивой идеей был хэви-метал. Тяжелый металл. «Но только классический».

Он был для него религией, философией жизни, всем. Его богом был Оззи Осборн, одержимый с густыми волосами и мозгом подростка-психопата. Миммо его обожал, потому что на концертах фанаты ему бросали падаль, и он ее ел, а однажды он проглотил дохлую летучую мышь, и у него случилось бешенство, и ему надо было делать уколы в живот. «А знаешь, что сказал старина Оззи? Что эти уколы были хуже, чем двадцать шариков для гольфа в заднице…» — любил повторять Миммо.